47-й самурай
Шрифт:
— Я знаю, что такое долг.
— Мне это известно. Я внимательно изучила твое личное дело. Ты оставил во Вьетнаме все. Я это понимаю, уважаю, я тронута. Но я не могу позволить тебе вляпаться в беду, не могу допустить, чтобы ты здесь навредил своей родине. Это ты понимаешь?
— Понимаю. Но позволь сначала кое-что тебе рассказать. А уж потом ты сама решишь, что делать.
— О, не сомневаюсь, это будет что-то интересное.
Боб рассказал все, что ему удалось узнать, поделился своими предположениями и тем, куда они его привели, опустив только тайное соглашение с 4-м батальоном японских сил самообороны. Закончил он рассказом о приключении на мотоцикле и признании полицейского из Нариты.
Сьюзен Окада молчала.
— Не знаю, — наконец сказала она. — Быть может, он сказал это только для того, чтобы задобрить тебя. Ты ведь чуть не убил его, черт побери, уселся ему на грудь, словно бабуин, с формальной точки зрения совершил уже двадцать третье или какое там уголовное преступление, а поскольку он японец, он привык говорить уклончиво, вежливо, на пониженных тонах. Возможно, ты его так напугал, что он признался бы в чем угодно, лишь бы избавиться от тебя.
— Все может быть. Но откуда в таком случае ему известно о двух отличительных признаках меча? Я ему ничего не говорил. Он все знал. Так или иначе, это доказывает, что меч является не просто военным хламом, он имеет определенную ценность. А если он имеет ценность, все встает на свои места. Ты сама прекрасно знаешь, как японцы помешаны на мечах. Разговаривая с доктором Отовой, я чувствовал себя так, словно получил аудиенцию у Папы Римского. Здесь это все равно что религия.
И снова Сьюзен Окада отвела взгляд.
— Слушай, дай мне еще несколько дней, — сказал Боб, — Ну, и еще мне будет нужна от тебя кое-какая помощь. Я больше не буду нарушать законы, не буду никого бить и ни за кем гоняться на мотоцикле.
— Чего ты хочешь?
— Этот полицейский сказал, что парень, ответивший по телефону, назвал кого-то Исами-самой. Кондо Исами. Он сказал, что это имя великого фехтовальщика и убийцы. Одним словом, мне нужно поговорить со знающим человеком. Я должен выяснить, что это за тип, который величает себя Кондо Исами. Как ты понимаешь, я не могу просто заглянуть в полицейский участок и попросить досье на Кондо Исами. У тебя наверняка есть какие-то связи — полицейский, журналист, не знаю кто, кто-нибудь, у кого есть знакомый, который в этом разбирается. Это все, что мне нужно. Если этот Кондо существует, если у него есть прошлое, если он подходит, мы получим хоть что-то. По крайней мере, у нас будет отправная точка. Если же он никто, если этот след никуда не приведет, я вылечу домой первым же рейсом. Я сделал попытку и потерпел поражение.
— Но чтобы больше никакой уголовщины. Никаких бредовых геройств в духе морской пехоты. Постарайся обойтись без бомбардировок и напалма.
— Напалма не будет.
— Позвони мне завтра после обеда на работу. Возможно, у меня для тебя что-нибудь найдется. Может быть, журналист. А до тех пор постарайся не впутаться в неприятности.
— Лады.
— Попарься в горячей ванне.
— Лады.
— Да, ты говорил, что у тебя ко мне два дела. Ты назвал только одно.
— Малышка.
— Мико?
— Да. Я должен знать, что с ней.
— Она в больнице. В Японии нет детских домов. Детей, оставшихся без родителей, воспитывают родственники. Но в данном случае родственников нет. Так что работники службы социального обеспечения поместили девочку в католическую детскую больницу. Ей там плохо. У нее никого нет. В одну ночь исчезло все, что у нее было, и сейчас она спит не на татами, как дома, а на койке. Бедняжка считает, что за ней придет Железный Дровосек и спасет ее. Я так и не смогла понять, кто такой этот Железный Дровосек.
— Все это очень печально.
— Такова наша жестокая планета Земля.
— И никто ее не навещает?
— Навещать ее некому.
— А мне можно ее навестить?
— Не лучшая затея.
— Малышке нужен кто-то.
— Это невозможно.
— Мисс Окада, разве ты не хочешь найти этих людей? Они безжалостно расправились с семьей, оставили четырехлетнюю девочку сиротой. Их надо наказать. Разве ты не видишь? Не ты ли прислала мне отчет о вскрытии? Мне почему-то кажется, что вся эта профессиональная объективность — только игра; ты хочешь расквитаться с этими людьми не меньше моего.
— Я тебе ничего не посылала. Тут ты заблуждаешься. Но в этом заблуждении ничего страшного нет. А страшное заблуждение заключается в том, что ты почему-то решил, будто мы с тобой кореши и вместе должны творить правосудие. Забудь об этом. Я работаю на правительство Соединенных Штатов; здесь начинаются и заканчиваются все мои привязанности. Не романтизируй меня, потому что я тебя разочарую. Вот реальность: у тебя остался последний дюйм поводка. Ты еще немного занимаешься этим расследованием. Если тебе удается достать какие-либо доказательства, ты обращаешься ко мне, в первую и в последнюю очередь. Если это будет что-то существенное, я прослежу за тем, чтобы доказательства попали к соответствующим японским властям, и на этом наше участие заканчивается. Дальше всем будет заниматься японское правосудие, а может, и не будет, потому что такова реальность. Если ты нарушишь мои правила, я мигом на тебя донесу — и ты отправишься в японскую тюрьму.
— Я бы сказал, что договариваться с тобой очень нелегко, но дело обстоит еще хуже: ты вообще не желаешь договариваться.
— Да, не хочу. Не строй из себя самурая передо мной, понятно? Иначе тебе здорово достанется. И я не шучу, Свэггер. Я говорю тебе четко и раздельно: если понадобится, приятель, я тебя так отделаю, что ты пожалеешь о том, что решил участвовать в этом родео.
Глава 23
«ТОКИЙСКИЙ ВЕСТНИК»
Разумеется, она приехала на красной «мазде»-кабриолете с открытым верхом. С развевающимися длинными волосами, в лётных очках-консервах она неслась по запруженным улицам Токио, словно ниндзя, ругаясь на тех, кто ехал медленнее, постоянно перестраиваясь из ряда в ряд, резко тормозя, стремительно ускоряясь, используя все передачи, чувствуя себя совершенно уверенно в левостороннем движении. Это был вечер следующего дня. Когда Боб ей позвонил, она сказала, где и когда его заберет.
Однако поехали они не к журналисту. Вместо этого через какое-то время машина подкатила к большому комплексу из серого кирпича, явно принадлежащему католической церкви, потому что перед ним стояло изваяние какого-то святого. Сьюзен поставила машину на стоянку напротив детской площадки, обнесенной сетчатой оградой.
— Жди здесь, — предупредила она. — Я не хочу, чтобы девочка тебя видела. Никто не может сказать, что она помнит, какие у нее ассоциации. Поверь мне, новые потрясения этому ребенку не нужны. Ей и так здорово досталось.
Боб остался сидеть в машине. Окада скрылась в здании и появилась минут через десять вместе с девочкой.
Боб сразу же заметил изменения. Прежде общительная, открытая, Мико стала замкнутой и запуганной. Она крепко держала Сьюзен за руку и никак не хотела ее отпускать. Сьюзен подвела ее к качелям, усадила и начала раскачивать, но уже через несколько секунд девочка начала кричать.
Боб находился слишком далеко и не мог разобрать слова, но он увидел, что Сьюзен сняла малышку с качелей и прижала ее к груди. Затем они подошли к горке. Мико робко забралась наверх и кое-как скатилась по сверкающей поверхности. Однако в ней не было ни раскрепощенности, ни желания отдаться головокружительной силе земного притяжения; все ее движения оставались скованными.