47-й самурай
Шрифт:
Боб вспомнил Йоду из какого-то эпизода «Звездных войн»: «Не надо пытаться. Надо делать или не делать. Пытаться не надо». Что-то в таком духе. И действительно, он стал похож на постаревшего неумеху Люка Скайуокера, оказавшегося на незнакомой планете вдали от дома. Он пытается постичь поэзию коротышки-колдуна, которая сработает только в том случае, если в нее поверить, однако он не может поверить в нее сердцем, потому что он душой и телом морской пехотинец Соединенных Штатов и верит в силу приказов, в силу традиций, в то, что ни в коем случае нельзя сдаваться в плен, и в то, что оружие нужно
Однако, сознавал Боб, само по себе это тоже какая-то форма дзен-буддизма, бусидо или что там еще проповедует этот коротышка. Все дело не в действии, а в вере. Нужно полностью отдаться, поверить. Нужно отдать самого себя, потому что чем больше тебя, тем меньше веры и тем сильнее ты уязвим.
День и ночь слились воедино. После первого утреннего занятия на открытом воздухе Боб больше ни разу не видел солнца. Он спал урывками; его выдергивали из полудремы, тащили в додзё и заставляли выполнять упражнения. Какие-то дети смотрели на него и смеялись. Они находили его до невозможности смешным, этого большого, высокого, неуклюжего, неловкого гайдзина. Иногда улыбался даже Досю.
Однако, похоже, в определенный момент ритм появился — неизвестно откуда. Собственные движения стали казаться Бобу неплохими, может быть, даже хорошими. Чем меньше он старался, тем лучше у него получалось. Возможно, все дело было в том, что, измученному до предела, ему уже было все равно. Но он обучался гладкости.
Досю стоял напротив него; его боккен, длинный деревянный меч, устремился Бобу в лицо, но тот успел отразить удар. Он увидел три следующих шага: можно, не поднимая меч, нанести горизонтальный удар — миги йокогири, который рассечет Досю грудь; можно развернуться, сближаясь с Досю настолько, что тот станет беспомощным, отвести меч назад и нанести колющий удар в грудь — цуки; можно отступить назад, снова принять стойку и ждать следующей, более благоприятной возможности.
Пока Боб размышлял, Досю резал. Отпрянув, Досю освободил отбитый боккен, отступил и ударил Боба в гортань. Если бы мечи были не деревянными, а стальными, Боб оказался бы на полу, пытаясь удержать в теле остатки своих семи пинт крови, однако на это у него не хватило бы быстроты.
Так продолжалось дальше; последовательность боевых ката увеличивалась, Боб их выполнял, видел своего противника, понимал принцип, находил свой шанс, но никогда не успевал им воспользоваться.
— Твою мать! — в сердцах выругался он.
— Луна отражаться в холодный ручей, как в зеркале, — сказал маленький человечек.
Боб пытался выбросить ко всем чертям сосредоточенность, но тогда у него вообще переставало получаться. Во время каждого последующего спарринга ему доставалось все сильнее и сильнее, и удары длинным деревянным мечом, хотя и далеко не смертельные, оставляли болезненные шишки на костях и суставах. Пот тек с него ручьями. Пальцы онемели. Сколько еще это будет продолжаться?
И вдруг все кончилось.
Встав перед ним, Досю посмотрел ему в лицо. И вынес приговор.
— Первый день, восемь ударов — не плохо. Второй день, резать тамесигири — не плохо. Вчера сражаться — хорошо. Сегодня сражаться — совсем не хорошо. Ничего.
— Сегодня не мой день, — пробурчал Боб.
— Не может быть никакой «сегодня не мой день». Ни один якудза не спрашивать: «Сегодня твой день? Хорошо, тогда мы сражаться». Есть только сейчас.
— Я пытаюсь, — словно со стороны услышал собственный голос Боб, ожидая услышать ответ Йоды: «Не надо пытаться. Надо делать».
Однако ответил ему Досю:
— Ты не знать достаточно. Тебя победить кто угодно.
Бобу захотелось сказать: «Но ты же сам говорил, что скорость — это плохо, что хотеть победить — это плохо». Но он сдержался. Зачем спорить? Коротышка разбирается в этом дерьме, а он — нет. Так что не ему указывать на эти противоречия. Нужно просто смириться.
Он поклонился, демонстрируя своему мучителю смирение, и тотчас же увидел, что коротышка этим доволен. Боб придал своему лицу выражение пустоты. Ничего нет. Он ничто. Лишь пустота. Войти в пустоту. Не существовать. Воспользоваться мыслью, чтобы достичь состояния без мыслей.
— Сейчас ты спать.
— Нет, я чувствую себя хорошо. Можно продолжать.
— Нет, спать. Усталый, больной, разочарованный, сбитый с толку. Сосредоточенность нет. Ты спать. Приходить, когда ты просыпаться. Но тогда ты сражаться.
— Сражаться?
— Точно. Поединок. Но ты должен победить.
— Я обязательно одержу победу.
— Ты должен победить. Не победить — я давать тебе пинок под зад. Я не могу тебе ничем помогать. Ты уходить. Свэггер все равно скоро умирать, помогать ему бесполезно.
— Я обязательно одержу победу, — решительно заявил Боб, веря в свои слова.
Ему пришлось по душе это маленькое событие; он почувствовал, что возвращается в причинно-следственное пространство. Это был конец, кульминация, в противоположность бесконечной дороге по бесконечной равнине. Он будет сражаться, он победит, он пойдет дальше. Определенность доставляла удовольствие.
Досю поклонился, Боб ответил на поклон и ушел. Он направился на кухню, где его ждала на удивление сытная трапеза, и Боб с жадностью расправился с ней. Затем пожилая женщина, то ли мать Досю, то ли его сестра, то ли служанка — никто не представлял их друг другу, — отвела Боба в комнату, где он еще ни разу не бывал. Там он обнаружил современный душ. Женщина ушла, он разделся и насладился роскошью обжигающе горячей воды, ощущая, как она ласкает его болящие мышцы и ноющие, распухшие суставы. Затем, закутавшись в полотенце, Боб отыскал рядом с кухней свою койку. Кто-то застелил ее свежей льняной простыней, и Боб устроился спать с неслыханными удобствами.
Он спал до тех пор, пока не проснулся сам, увидев свет.
«Я готов, — подумал он. — Я одержу победу».
Обнаружив рядом с койкой комплект свежей одежды, Боб надел армейские трусы, натянул штаны хакама, которые он уже умел завязывать — все эти маленькие узелочки и ленточки — аккуратно и красиво. Полностью облачившись, Боб минут двадцать разминался, разогревая мышцы. Наконец, взбодрившийся, он прошел в зал.
Там его уже ждали Досю и соперник.
— Ты должен победить, — сказал Досю. — Никакой пощада, никакой колебание, никакой сомнение. Отдаваться весь. Становиться пустота.