47-й самурай
Шрифт:
Позади старика стояли шестеро молодых крепышей, все в черных костюмах, трое еще и в темных очках. Все шестеро сжимали вакидзаси в ножнах. Боб едва не рассмеялся: певческий хор собора Нотр-Дам изображает рок-группу.
Внезапно японцы разом заговорили, возбужденно, торопливо, пока наконец один из них не крикнул громко, обозначая свое старшинство. Подавшись вперед, он принюхался.
— Ты напиться. Ты уходить домой. Уходить сейчас, уходить быстро.
— Да я просто хочу надраить этот меч так же, как вон тот. Проклятье, красивая штуковина. Сэр, вы сможете начистить мой меч вот так же?
Театральным жестом подняв убранный в ножны вакидзаси, он помахал им.
Предводитель резко бросил несколько слов, и двое подручных шагнули к Бобу, разводя плечи, напрягая мышцы, сжимая кулаки.
— Ого, ого, — забормотал Боб, — только без грубостей, ребята, пожалуйста, пожалуйста!
Громилы остановились.
Боб перевел взгляд на старика, тот посмотрел на него. Боб подмигнул. Старик тоже подмигнул.
Застывшее мгновение тянулось. Обе стороны оценивали ситуацию. Взгляды мелькали туда и сюда, руки сжимали рукояти мечей, дыхание становилось чаще. Боб неожиданно затих, настороженный, пожирающий противника взглядом. Казалось, так продолжалось бесконечно долго. Наверное, за это время можно было бы сочинить изысканное лирическое хайку.
Боб посмотрел на жирного предводителя.
— Этот меч, который шлифует старик. Тот самый, ради которого вы расправились с семейством Яно. Я хочу забрать его обратно. А вас я хочу отправить в преисподнюю.
И разом все оборвалось, как будто на земле никогда не существовало понятия мира и спокойствия. Настало время мечей.
Двое ближайших к Бобу бойцов якудзы схватились было за свои вакидзаси, намереваясь изрубить дерзкого американца, но оказались недостаточно расторопными. Йяй-дзуцу. Искусство выхватить меч и нанести удар. Это называется «нукицуке». Со свойственной ему молниеносной быстротой Боб выхватил лезвие, с глухим стуком покинувшее ножны, и одной рукой нанес горизонтальный удар, который Ягуи Муненори назвал «боковым ветром». Одновременно Боб шагнул вперед, вкладывая в удар весь вес своего тела. Его переполнял адреналин, и меч рассек обоих противников. Хидари йокогири, его старый друг, горизонтальный удар слева направо. Бобу показалось, он промахнулся, потому что лезвие практически не встретило сопротивления, и на мгновение у него возникло ощущение катастрофы. Однако катастрофа случилась с его противниками. Лезвие прошло по прямой, погружаясь глубоко в тела, рассекая пиджаки, рубашки, нательное белье, кожу, мышцы, жир, кишки, печень, селезенку и все остальное, что встретилось у него на пути, двигаясь по безумной дуге, оставляя за собой ничто. Или — все. Из страшных ран обильно хлынула кровь. Она не брызнула фонтаном, словно под напором из форсунок, как это изображают в кино; а просто тяжело выплеснулась из раскрывшейся плоти вместе с двумя непереваренными завтраками. И продолжала течь — многие галлоны крови, падающие на пол с шумом алого прибоя. Один разрубленный якудза рухнул вниз, словно мешок картошки, сброшенный с грузовика; другой постоял на месте, оглушенный, пытаясь зажать руками вываливающиеся внутренности, затем сел на пол умирать.
Без какой-либо команды со стороны мозга меч Боба сам собой взлетел вверх, застыв в положении «приходящий с неба», которое на своей родине больше известно под названием «ками-хасо». Боб спокойно наблюдал за тем, как третий якудза ринулся на него, высоко вскинув над головой свой вакидзаси. Другой на месте Боба поддался бы панике: огромный разъяренный верзила, обладающий невероятной силой, с выпученными глазами несся на него, замахнувшись мечом, набирая импульс, чтобы нанести сокрушительный удар. Он был похож на обезумевшего маньяка из второсортного фильма ужасов. Громила издал свирепый вопль. Однако сейчас Боб обладал тем взглядом, который видит далекое как близкое, а близкое — как отдаленные горы. Он выждал, когда неуклюжее движение противника проявит себя полностью, после чего молниеносно сместился влево, в зону безопасности, одновременно глубоко вспарывая верзиле живот. Занесенный меч так и не опустился. Его обладатель перевел взгляд на свое тело. В его глазах ярость сменилась бесконечным ужасом: он был не в силах осознать, какая страшная рана ему нанесена. Потом он опустился на колено, выронил меч и неуклюже повалился вперед.
Ничего этого Боб не видел. Обернувшись, он проследил, как трое оставшихся в живых разделились: двое двинулись в одну сторону, один — в противоположную, обходя старика на помосте, который спокойно взирал на происходящее. Юркий, словно ящерица, мозг Боба, не теряя времени на размышления, сообразил, что сражаться с одним противником проще, чем с двумя. Поэтому Боб повернулся влево, устремившись навстречу одинокому якудза мимо неподвижно застывшего на помосте полировщика. Его противник оказался чуть ниже ростом, чем остальные, но старше, не знающий паники, слишком опытный, чтобы совершить глупость. Сосредоточенно следя за Бобом, он выставил меч перед собой, медленно продвигаясь Вперед, просто выжидая, когда Боб даст ему шанс, чего Боб, разумеется, не сделал. Тогда якудза решил действовать первым. Его меч мелькнул сбоку — классическое кесагири от плеча к пупку, наискось слева направо. Однако с быстротой, не имеющей привязки ко времени, Боб разгадал его замысел («Глаза являются ключом к прочтению мыслей: огонь или блеск в глазах противника может быть таким же красноречивым, как и движения остальных частей его тела») и поднял свой меч, отражая удар, отводя клинок якудза вниз и вбок. Это был уке нагаси, «парящий блок»; Боб впитал в себя энергию противника, затем выплеснул ее, едва уловимым движением запястья направляя острие в цель. В горло. В конечной точке дуги острие двигалось с поразительной скоростью, развивая немыслимую энергию, забирая у Свэггера все его силы и сосредоточивая их в одной маленькой острой точке.
Результат оказался неприятным, даже шокирующим, однако еще страшнее был резкий звук, изданный якудза, — жуткое завывание воздуха, вырвавшегося вместе с кровью из рассеченной гортани, пропитанное паникой обреченности, которая заставила легкие сжаться, с силой исторгая воздух. Однако раненый не упал. По какой-то прихоти умирающий организм собрал обрывочные остатки энергии; якудза стоял неподвижно, напрягая колени, уронив руки, потеряв меч, исторгая кровь из разрезанного горла — на этот раз бурлящим фонтаном, а не тонкой струей, — устремив взор в пустоту. Наконец он упал подобно срубленному дереву, налетев на покрытый кровавыми лужами пол с такой силой, что вверх взметнулись брызги, внезапно заплясавшие на лице у Боба, на лице старика и на потолке.
Тем временем два оставшихся бойца обошли помост, на котором сидел старик, и, разделившись, встали в классическую таци, расслабленную позу с выдвинутым вперед мечом. Они осторожно двинулись вперед по залитому кровью полу, делая мелкие, плавные шаги, не отрывая взгляда от Боба. На их сосредоточенных лицах не было ни ярости, ни страха. Боб поймал себя на том, что встал в ками-хасо — черт побери, кто сказал, что это лучшая стойка? — подняв меч вверх, готовый нанести удар, но расслабленный, ищущий в себе спокойствие — и находящий его. Противники обогнули помост и стали приближаться к нему. Боб искал свой шанс, они искали свой, и преимущество было на их стороне, потому что они могли рассредоточиться, исходя из очевидного предположения: поскольку их противник не Мусаси, он не сможет одновременно защищать обе полусферы, ему придется сосредоточить внимание только на одном из врагов, и тогда другой нанесет смертельный удар.
Боб понял, что должен напасть первым. Эта мысль не была выражена словами; она просто пришла. Боб не размышлял, не приходил к заключению; он просто получил решение сложной проблемы, как это было в предыдущем поединке с девочкой.
Боб метнулся влево, но это было обманное движение, сделанное с целью заставить левого противника отступить. Это ему удалось. Жирный верзила на мгновение отпрянул назад. Увидев это движение, напарник справа ошибочно воспринял его как приглашение. У него алчно забилось сердце в предвкушении победы и вознаграждения, и он бросился вперед, нанося горизонтальный удар, тот самый «боковой ветер», которым до этого уже воспользовался Боб. Боб предвидел это и выполнил движение своего собственного изобретения: он низко нагнулся вперед, сгибая одну ногу в колене, отталкиваясь другой ногой, распластавшись над полом. Меч противника со свистом пронесся у него над головой, взъерошив волосы, и в этот миг Боб полоснул японца по ноге. Ему самому удар показался медлительным и слабым, но в действительности он был мощным и стремительным, потому что лезвие целиком прошло через ногу и та отлетела вправо. Якудза неловко запрыгал на одной ноге, вопя от боли. Однако некоторые вещи нельзя остановить просто так; удар получился слишком хорошим, лезвие продолжало свой путь, хотя и с меньшей силой, и, погрузившись наполовину во вторую ногу якудза, на миг застряло в ней, когда тот повалился на пол.
Боб понял, что он труп. Блестящий ход против одного противника оказался самоубийственной глупостью против двух, ибо жирный предводитель воспользовался полученным преимуществом и бросился вперед, нахлынув гладко и мягко, словно река, — Боб успел отрешенно отметить, что он прошел хорошую подготовку, — чтобы рассечь стоящего на коленях гайдзина нанесенным сверху вниз наискось кесагири.
«Я погиб», — подумал Боб, понимая, что его меч отведен слишком далеко и он не успеет защититься, даже если сможет освободить застрявший клинок. Он отчетливо увидел то, что произошло дальше. И он, и его противник забыли об одной вещи: пол стал скользким от крови, хотя для Боба это не имело значения, потому что его центр тяжести находился низко, а ноги были широко расставлены, одна — впереди и согнутая, другая — распрямленная, вытянутая назад. У жирного якудза, напротив, центр тяжести был высоко, и на коварном липком полу его положение было неустойчивым. Он поскользнулся, и его меч дернулся. Жирный попытался сохранить равновесие, но ритм и синхронность удара были непоправимо нарушены, и когда меч все же устремился вперед с вчетверо меньшей скоростью, Боб встретил его своим лезвием, успев развернуться. Отыскав ногой опору, он распрямился, отбил меч противника и, оказавшись в стойке симо-басо, с отведенным назад мечом, просто со всей силы двинул рукоятью вперед. С чудовищным стуком рукоять воткнулась толстяку прямо в глаз. Он рухнул, словно великан с неба из сказки «Джек и бобовый стебель», разбрасывая брызги крови. Ему удалось удержать одной рукой меч, и он попытался им взмахнуть, но Боб ударил своим клинком по цубе, и меч со звоном отлетел в сторону. Склонившись над лежащим якудза, Боб ощутил неприятный запах у него изо рта, увидел пот, зубы, раздутые ноздри и наполненные страхом глаза и ударил его кулаком туда же, куда только что ударил рукоятью меча. Отголоски этого мощного удара отозвались во всех костях скелета. Застонав, жирный растянулся на полу.
Боб выпрямился, учащенно дыша. Он стряхнул с лезвия кровь и услышал, как капельки шлепнулись о стену. Только сейчас до него дошло, что он по-прежнему сжимает в левой руке ножны, что все его удары были нанесены одной рукой, вопреки всем правилам.
Он повернулся и шагнул к старику, который все это время сохранял поразительное спокойствие.
— Надо рассекать, — сурово заметил тот. — Непросто резать. Резать — ничего хорошего. Много крови, смерть медленно. Рассекать!
«Господи, — подумал Свэггер, — все только и умеют, что критиковать».