4891
Шрифт:
— En avant, mes gardes empereur courageux!! — завопил Бисквит, наполовину избавившись от сидевшего на голове бидона.
— Vive l'Empereur!! — откликнулись мятежники, пиная разбросанные по полу гамбургеры. Так, с мелкого хулиганства, началось беспримерное противостояние находившегося в зените могущества Пентхауса с Бисквитом, провозгласившими себя шеф-поваром лягушатников или, если по-лягушатски, chef de cuisine. Именно в качестве шеф-повара Бисквит подписал свой первый эдикт, предписывавший гвардии — La Garde Imperiale, ловить и бить обслугу фаст-фуд, всех этих жалких b^atards stupides, по выражению самого Бисквита. Их ловили и били, приказ есть приказ. Как видите, про воздух никто не обмолвился ни словом. Но, Пентхаус был вовсе не прост, там сразу распознали и оценили угрозу. Уцелевшие франчайзеры, чудом ускользнувшие за бассейн Атлантик, подослали к шеф-повару наемных убийц. Он, уцелев, не остался в долгу, двинув своих верных поварят к бассейну, окружавшему Пентхаус со всех сторон. Там его постигла первая ошеломляющая неудача. В ней не было его вины. Готовя вторжение, Бисквит велел
Потери Бисквита оказались кошмарными. Но провал не остановил его. Собственно, наглосаксы не оставили шеф-повару выбора. Потерпев зубодробительное поражение на берегах бассейна, Бисквит сделал ход конем. Захватил остальные этажи Западного крыла, обязав его обитателей хлебать на первое луковый бульон, на второе — бобовое кассуле, и крем-брюле на десерт. Отказ от утвержденного Бисквитом меню расценивался им как тягчайшее государственное преступление, приравнивавшееся к употреблению фаст-фуд вовнутрь. Это занятие было строжайше запрещено, за найденный при обыске чизбургер карали смертью, рубя голову мобильными гильотинами, жандармы Бисквита возили их за собой на колесиках. Контрабандные товары, главным образом, мороженые сэндвичи и хот-доги, ингредиенты к еде фаст-фуд, конфисковались и публично сжигались. Понятно, костры, пылавшие в коридорах то тут, то там, здорово сократили запасы дыхсмеси, имевшейся в распоряжении Бисквита, но оно того стоило в качестве элемента психологической войны: в осажденном Пентхаусе разразилась паника, его избалованные жильцы, обделавшись, едва не выбросили белый флаг. Может, и выбрасывали, но Бисквит не заметил его в запале. Охваченный воинственным угаром, он попытался принудить лакомиться лягушатиной сидней, гордых предков современных стройбанов, и вляпался с ними по первое число. Жрать консервированных жаб, пускай даже в угоду ему, сидни категорически отказались. Бисквит попытался их принудить, и понеслась. Лягушатники сломали входную дверь в отсек, но то был их первый и последний успех. Они просто не догадывались, с кем связались. Сначала ошалели от неоглядных просторов чужого этажа. Затем околели. Отступая, сидни демонтировали батареи отопления, а свои цементные полы залили водой, через пару минут превратившейся в ледовый каток, где лягушатники падали, часто замертво. Других зашибли партизаны, швырявшие в захватчиков исполинскими сосульками. Третьи заблудились и пропали с концами, как знать, быть может, они где-то бродят до сих пор. Лютый голод довершил разгром. Бисквит, в невменяемом состоянии, был схвачен с заиндевевшим сухарем в окоченевшей ладони, который он безуспешно пытался разгрызть. Отпоив шеф-повара крепким чаем, великодушные сидни одели его в овчинный тулуп, напялили на ноги валенки, и сдали с потрохами в Пентхаус.
Дальнейшая участь Бисквита была ужасна. Страшно обозленные менеджеры сетей фаст-фуд собирались превратить его в гуся фуа-гра, вставив в глотку лейку для принудительного кормления пищевыми добавками, среди которых преобладали препараты группы «Е», от длительного употребления которых он должен был разучиться произносить слова, за исключением известной фразы: гуси, гуси, га-га-га. Бисквиту крупно повезло, что в последний момент наглосаксы передумали, вспомнив об учрежденной ими же Гадской конвенции по защите прав военнопленных. Наказание для Бисквита пересмотрели, ограничившись пожизненным заключением в тесную просмоленную бочку, отбуксированную боевыми пловцами на фарватер бассейна Атлантик и поставленную там на якорь. Естественно, Бисквита снабдили запасом провизии, картофельными чипсами и гамбургерами, в надежде, что, раскается и полюбит их. А, чтобы заключенному не было одиноко, отдали ему его любимый боевой барабан, с которого Бисквит привык командовать своими гвардейцами. Потом, кстати, жалели. Зловредный шеф-повар долго еще отбивал по ночам барабанные дроби, лишая сна жильцов примыкавших к бассейну Атлантик квартир. Пока не замолк навеки.
***
Вторая и последняя на сегодняшний день попытка форсировать бассейн, чтобы выкурить наглосаксов из Пентхауса, была предпринята сравнительно недавно бесноватым швабром Шпилем Грубым. Я уже упоминал этого неадекватного жильца пару раз. Как и его предшественник Бисквит, Шпиль спал и видел себя полноправным хозяином наглосаксонских воздушных машин. И снова не придумал ничего умнее, чем наехать на сети фаст-фуд, для вящей убедительности объявив себя вегетарианцем. И это при том, что был не дурак полакомиться баварскими сосисками в любимом, пропахшем темным пивом гаштете.
Кого он хотел обмануть? Тем более, что сам на весь Дом обвинял наглосаксов в беспардонном грабеже своего этажа посредством так называемых Версальских пожарных шлангов, переброшенных пожарными расчетами из Пентхауса после драки, затеянной молодыми хулиганистыми фанами минифутбольного клуба «Шавке-04» прямо на берегу бассейна Атлантик. Об этой потасовке, в конечном счете дорого обошедшейся швабрам, лягушатникам, беням с люксусами и другим их ближайшим соседям по Западному крылу, Шпиль, кстати, знал не понаслышке, поскольку принял в ней самое непосредственное участие. И, хотя был тогда совсем желторотым юнцом, именно он, как говорят, подкинул фанам постарше сомнительную идею с факельным шествием, чего, дескать, не сделаешь, ради популяризации соккера. Хотя знал прекрасно, факельные шествия
Уцелевшие фаны, мигом протрезвев, кинулись наутек, побросав факелы, хоть часть из них еще каким-то чудом пылала. Итогом возмутительно неосторожного обращения с огнем стал сильнейший пожар, от которого особенно пострадали квартиры лягушатников. Огонь удалось сбить далеко не сразу, помещения заволокло едким смрадным дымом, от которого у жильцов щипало глаза.
Локализовав пожар, наглосаксы, свистнув на подмогу своих соседей и дальних родственников мазерфакелов, перебросили длинные раздвижные лестницы прямо в квартиру к швабрам и ворвались туда, чтобы выявить и наказать поджигателей. Перепало и молоденькому Шпилю. Дюжие пожарные выдернули его, взмыленного и вопящего, из-под кровати, где будущий рейхсуправдом безуспешно пытался спрятаться. В одной ладони Шпиля был зажат полупустой спичечный коробок, другой он отчаянно цеплялся за ножку кровати. Синие футболка и гетры, а Шпиль, на свою беду, не успел их снять, с головой выдали в нем одного из фанов клуба «Шавке-04». Ох, не надо было ему, подававшему надежды оконописцу, бросив мольберт с акварелями, хвататься за факел и нестись, очертя голову, за другими поджигателями. На что он рассчитывал? Думал, пожарные погладят его по головке? Как бы не так. Тем более, что пожарные были чистой воды дикарями, сипаями с карийского этажа. Наглосаксы отправили их отдуваться вместо себя, только слегка припудрив для приличия носы, чтобы подлог не бросался в глаза. Ну а сипаи — рады стараться, лишь бы получить в Пентхаусе вид на жилье, поскольку им не улыбалось возвращаться в родной отсек, где из-за неконтролируемой рождаемости даже спать приходилось стоя.
Короче, эти парни, орудуя пожарными баграми, не оставили на Шпиле живого места. Затем ему крепко доставили мазерфакелы, воспринявшие притязания фанов «Шавке-04» носиться с факелами по этажам, как личное оскорбление Мамы Гуантанамамы, чей известный всему Дому факел был таким образом осквернен. К тому же, мазерфакелы были глубоко возмущены дерзкой выходкой одного швабрского водолаза, утопившего их любимый резиновый банан «Лузертания». И, хотя водолаз, вспоровший днище «Лузертании» ножом, доказывал впоследствии, что банан использовали для переброски через бассейн сипаев, его даже слушать никто не стал, а юного Шпиля сделали крайним. Повалили на пол и давай лупцевать. Еще и пустили в лицо струю «черемухи» из баллончика, отчего Шпиль надолго ослеп. Кто бы сомневался, что после этого он затаит обиду?
Сбивая пламя, пожарные не церемонились со швабрами и их имуществом. Все самое ценное было вывезено в Пентхаус в счет погашения долга за услуги по борьбе с огнем. Гобелены и антикварные фарфоровые сервизы, старинные рыцарские доспехи и картины были объявлены колюще-режущими предметами, конфискованы в качестве репараций, после чего у швабров остались одни голые стены и потолки. На этом их неприятности не закончились. Хотя очаги возгорания были локализованы, пожарные продолжили качать воду на швабрский этаж, а вычерпывать ее запретили. И, когда снизу прибежали разъяренные ляхи, вопя, что их, видите ли, затопили, велели швабрам компенсировать убытки, не слушая никаких оправданий.
— Ну, погодите, суки пожарные, будет и в нашем коридоре праздник! — скрипел зубами в бессильной ярости Шпиль, валяясь на больничной койке, весь в гипсах. Кого мог всерьез напугать инвалид, не способный без посторонней помощи нанизать на коротенькую пластиковую вилку безвкусную вегетарианскую тефтелю из прессованной соломы? Осознание собственного бессилия доводило Грубого до исступления, и тогда на него зло шипели соседи, опасавшиеся, как бы пожарные снова не начали бить.
— Да потише ты, Шпиль, заколебал уже! — шикали они. — Допросишься, придурок, честное слово…
— Ненавижу! Всех ненавижу! — не унимался Грубый.
— Дайте этому кретину какую-нибудь книжку, может, заткнется… — предложил кто-то.
— Он же слепой! Как же он будет читать?!
— Дайте написанную азбукой Бройля…
В библиотеке при лазарете нашлась всего одна такая книженция, нацарапанная одним анонимным слепцом, описавшим свои долгие бесплодные попытки вернуть зрение по методу доктора Норбекова. Автор не удосужился подписать рукопись. Книга называлась «Моя борьба». Заполучив текст, Шпиль надолго погрузился в чтение, водя по выпуклым строкам указательным пальцем. А, выписавшись из лазарета, доктора признали его безнадежным, прихватил книжку с собой. Делая первые, неуверенные шаги, Шпиль выставлял вперед длинную трость, которой то и дело постукивал по стенам. Зрение не спешило возвращаться к нему.