5/4 накануне тишины
Шрифт:
Наступила странная пауза, после которой Степанида спросила ещё вежливей и ещё значительней, с каким-то незнакомым прононсом:
— …У тебя, должно быть, кончились твои геморроидальные свечи?
— Какие свечи? — взвыл поражённый Цахилганов,
— о — геморрое — у — себя — он — слышал — впервые.
— А вы их употребляете? — обратилась Степанидка к Ботвич. — Я бы могла купить их и вам… Я видела вас однажды на бульваре Коммунизма. Вы гуляли
— Давно ли вы водили свою собаку на случку? — светским тоном вещала дочь из своей пижамы. — Она у вас так же хорошо относится к случкам?
И как только он не запустил тапком в её удаляющуюся невозмутимую тринадцатилетнюю спину?
Ботвич сорвалась домой:
— Не провожай меня, — надтреснуто попросила она и слегка закатила глаза. — Какой ужас. Мне дурно…
Но Цахилганов проводил. А когда вернулся домой, заглянул всё же в комнату Степаниды. Та сидела на своей постели, поджав ноги, как турок, с вымытой головой, обмотанной полотенцем,
надо понимать, смыла грязь увиденного,
и курила, раздувая щёки.
— Пфу! — с вызовом выпустила она чудовищное облако дыма.
— Значит, покуриваем?
Степанида озаботилась и заглянула в пачку сигарет:
— Осталось ещё семь штук. А утром… я брошу курить. Навсегда.
И вдруг разрыдалась.
— Я никогда не буду больше курить! — захлёбывалась она, не утирая слёз. — Тебе назло! Прямо с утра. Всем — назло! Назло я буду хорошей… И пить вино не хочу. Никогда не будет по-вашему!
Цахилганов сделал шаг. Ему захотелось прижать дочь к себе. Но она подстерегла его движенье с чуткостью дикой кошки и отпрянула.
— Глупая! Я танцевал с этой тётей, и мы не удержались на ногах. Только и всего. Нам просто было очень жарко…
Степанидка басовито ревела, отставляла сигарету в сторону
— чтобы не забрызгать,
а, выдохнув дым,
принималась басить с новой силой,
то кашляя чуть не до рвоты,
то звучно сморкаясь в пододеяльник:
— Уй-ди-и-и…
— Ну, хочешь? Ради тебя я брошу её. И ради мамы. Всё это несерьёзно. И знать об этом никому не надо. Ты — взрослая девочка. Давай-ка в ванную, тебе надо промыть желудок.
— Подавись своей ванной… Пошёл вон, — равнодушно сказала она, сдержав рвотный позыв, словно и не плакала только что. — Ты не отец. Мне. А просто так… Козлотур.
— Какие у хищных птиц — птенцы?.. — не мог одолеть он Любиного вопроса, склоняясь над ней. — От двух стервятников, точно, рождаются чистопородные стервятники. А от всяческого смешения пород…
Почему она сказала — «ублюдки»? Из множества ругательств в
«Ублюдки!» — снова кричала в его памяти розовая Горюнова. И полуобнажённое тело её наливалось всё более яркой неприятной краснотой.
Он сел в барыбинское продавленное кресло и вспомнил картину Ван Донгена «Я и моя жена». Старец величественный, будто праотец, с парящим сильным взором, прозревающим ход светил, иссохший, пережегший себя в дух — и молодая краснотелая женщина с кричащей мясной плотью. И они сидят,
обнажённые и такие разные,
на одном земном шаре.
«Я и моя жена»…
Но вишнёвотелая голая Горюнова
сидит на земном шаре
рядом с очкастым метеорологом,
сжимающим на своих острых жёлтых коленках
папку из дерматина…
И метеоролог — обнажённые мощи в очках — вдохновенно прозревает ход воздушных потоков, сощурив крупные от диоптрии глаза. А она болтает шёлковыми бордовыми ногами во вселенной,
взвихривая ступнями
всё новые и новые, новые галактические смерчи…
Она взвихривает магнитные смерчи,
приводящие в безумие воздушные потоки,
за которыми не успевает уследить сквозь очки
её старательный муж.
И метеоролог совершает, совершает очередные ошибки в прогнозах —
он, определённо, вывихнет шею, следя за смерчами, а намагниченное человечество сойдёт с ума от психических своих неадекватов…
Но кричит она оттуда — Цахилганову!
Голая Горюнова, восседающая на земном шаре
с голым рогатым метеорологом,
кричит ему — «Ублюдки!»,
вместо того, чтобы утирать носы своим простуженным двойняшкам.
Почему она кричит — «ублюдки»?!!
И где тогда сидит во вселенной он, Цахилганов?
Ах, да. Он — в реанимационной палате.
Он сидит возле своей жены. А не валяется дома с пресловутой Горюновой. И не занимается её ярким,
багровым телом.
И не попивает багровое вино неизвестной марки из новой, прихваченной в магазине походя, литровой интересной бутылки — интересной, но беспородной,
— а — ведь — мог — бы — в — магнитные — дни — будь — он — этим — самым…
— …Что вы хотите? Они же, все трое — ублюдки! — увесисто сказала про Цахилганова, про Сашку и про Мишку Барыбина, своего сына, эта самая поджарая Ксенья Петровна,
резкая на правду.