50 знаменитых больных
Шрифт:
Не умея вписаться ни в одно сообщество, Кафка ненавидит Прагу (а может, наоборот: ненависть к Праге мешает ему стать «своим» в этом городе). Он ничего не заимствует из ее традиций и легенд, стремится бежать из нее. Почему такая ненависть? Возможно, потому, что Прага была городом детства Франца, местом, где жила его семья.
И в то же время Франц Кафка сам может служить символом Праги того времени, которую раздирали политические, языковые и культурные противоречия между немецкой, чешской и еврейской составляющими «личности» города. Также и Кафка — в его душе сочетались, жили независимо друг от друга и периодически вступали в конфликт отцовская и материнская линии. С одной стороны, отцовская фамилия, отмеченная «силой, здоровьем, хорошим аппетитом, сильным голосом, даром слова, самодовольством, чувством превосходства над
Для Кафки литература стала прежде всего той сферой, куда отцу доступ был закрыт. Это был маленький остров свободы, место, где Франц брал реванш над отцом, где он был независим.
Жестокость, гнев, несправедливость Германа Кафки стали достоянием истории литературы. Наиболее красноречивым примером может быть «балконный» эпизод: Франц, капризничая, однажды ночью попросил принести ему пить. «Наверняка, не потому что хотел пить, — объясняет он в «Письме отцу», — а вероятно, отчасти, чтобы позлить вас, а отчасти, чтобы развлечься». Отец пришел на зов, вытащил мальчика из кровати, вывел в одной ночной рубашке на деревянный балкон, выходящий во двор, и оставил там, заперев дверь. Отец без конца и по любому поводу угрожал сыну: «Я разорву тебя на части». Ребенок постоянно чувствовал себя виноватым, должен был оправдываться неизвестно в чем, стал раздражительным, невнимательным, непослушным, но не от дерзости, а от страха перед наказанием за непослушание. Франц никогда не мог предугадать, за что его накажут на этот раз — вполне возможно, что именно за то, за что вчера хвалили. Маленький Франц перестал верить себе, своим чувствам — он вроде бы знал, что не сделал ничего плохого, но ведь родители лучше знают. Раз его наказывают, значит, он провинился, а то, что он не считает себя виновным, только доказывает его испорченность. В итоге Франц Кафка, в отличие от многих писателей, которые прошли похожую жизненную школу, всю жизнь судит скорее себя, чем собственного отца. Он всю жизнь чувствует вину за то, что не чувствует вины, хотя и понимает, что ни в чем не виноват, — и особенно хорошо это видно в знаменитом «Процессе».
Необузданность отца побуждала Кафку искать покровительства у матери, однако в германизированном семействе Кафок естественная нежность была под запретом, просто невозможной. Франц знает, что мать «балует» его и старается защитить, потому что на самом деле не знает всей испорченности и мерзости его души. У этой доброй, слабой, уступчивой женщины все лучшие намерения сводятся на нет и усугубляют беду. «Верно, мать была безгранично добра ко мне, — пишет Кафка в «Письме отцу», — но все это для меня находилось в связи с Тобой, следовательно, — в недоброй связи». Все, что касается отца, проклято, добрые чувства извращены, все становится подозрительным, начиная с материнской любви.
Кафка все больше отдалялся от людей, погружаясь в собственное одиночество. Даже сестры не очень-то помогали ему выйти из этого одиночества. Однако он не в состоянии разорвать патологическую связь с отцом, как не может покинуть Прагу. Лишь в тридцать один год у него появится собственная комната вдалеке от родителей, к которым, впрочем, его вскоре снова вернет болезнь (кто знает, быть может, болезнь была лишь поводом вернуться). «Я… постоянно стою перед своей семьей и, широко размахивая ножом, пытаюсь одновременно их и ранить и защитить».
Кафка так и не научился отличать ненависть от любви, нежность от грубости, он не был в состоянии читать в душах других людей. Он не мог строить устойчивые отношения ни с кем — материнская и отцовская линии в его душе
Детство, каким его воссоздает уже взрослый Кафка, он использует для того, чтобы найти самые ранние признаки болезни. О первых годах жизни писателя неизвестно практически ничего. В сентябре 1889 года — ему шесть лет — его впервые ведут в начальную немецкую школу на Флейшмаркт. Обычно его сопровождает кухарка. Она постоянно грозит ему, что расскажет учителю обо всех его проделках. И снова возрождаются детские страхи, чувство виновности, неверие в себя, утрата своего места в строгой иерархии сил Вселенной. Таким он был в шесть лет, таким и остался.
Франца заставляли учиться музыке: фортепиано, скрипка. Впрочем, все это было впустую, так как он был совершенно закрыт для музыки. Рисованием он увлекся только по завершении среднего образования.
Один из учителей Франца, Маттиас Бек, посоветовал его родителям оставить его в пятом классе начальной школы, прежде чем отправлять в гимназию. К мнению учителя не прислушались: Кафка поступил в лицей в десять лет и оказался одним из самых юных — большинство его соучеников было на год или два старше. Впрочем, если Кафка и не чувствовал себя счастливым в годы учебы, не означает, что следует обвинять в этом гимназию. Просто сам Кафка сомневается в себе и испытывает постоянный страх неудачи. Каждый год он ждал, что провалится на экзамене и не перейдет в следующий класс. Ничего такого не происходило, и это только укрепляло его уверенность в собственном невежестве — уж на выпускном-то экзамене оно точно обнаружится. Так что жил он в постоянном страхе — школьных неудач, позднее — сексуальной несостоятельности.
Сексуальность у Кафки пробудилась поздно, и эта сфера жизни, скорее, пугала его. В шестнадцать лет юноша расспрашивал родителей, как избежать опасностей, возникающих при половых контактах. Отец дал ему совет посещать проституток (прошло десять лет, прежде чем Кафка им воспользовался) и заниматься мастурбацией. Франц понял — отец лишний раз подчеркивает его греховность, советуя ему совершать поступки, которые сам никогда бы не совершил. Он, оставаясь образцом недосягаемой чистоты, навсегда погружал своего сына в грязь. Это был приговор, страшный и желанный одновременно.
Когда Кафке исполнилось восемнадцать, он легко сдал экзамен на аттестат зрелости. В то же время он не ощущает в себе никакого призвания, а хочет избрать профессию, которая позволила бы ему относиться к ней с безразличием (все это напоминает симптомы апатии и аутизма при шизофрении). «Самое подходящее — юриспруденция». Впрочем, ко второму семестру он вполне ею пресытился и начал посещать курсы германистики. Наиболее предпочтительным решением для Кафки было бы полностью прервать университетские занятия, к которым он испытывал так мало интереса. Однако ему дали понять, что разумнее проявить больше прилежания. Он снова взялся за опостылевшую юриспруденцию. Докторские экзамены проходили с ноября 1905 по июнь 1906 года. Кафка сдал их без особого блеска. Так закончился один из самых бесцветных эпизодов его жизни.
В университете Кафку безотчетно тянуло к «Галерее лекций и чтений немецких студентов». Это была ассоциация либерального толка, в которой состояло наибольшее число университетских студентов-евреев. В «Галерее» иногда предоставляли трибуну студентам. 23 октября 1902 года один из них прочитал лекцию о судьбе и будущем философии Шопенгауэра. Кафка пришел послушать ее, и этот день стал, может быть, наиболее важным в его жизни.
Лектором был Макс Брод. После лекции Брод и Кафка прошлись по улицам города, споря друг с другом, и это стало началом дружбы, которой не суждено было больше прерваться. Чтобы жить, Кафка нуждался в ком-то более сильном, более мужественном, чем он, — ему нужна была подпорка. В сущности, Кафка уже пристроился в стороне от магистральных дорог, на обочине жизни, с которой взаимодействовал через посредника — Макса. Макс Брод стал «окном на улицу», в котором нуждался Кафка. Между ними мало сходства, но они превосходно дополняют друг друга. Без Макса Брода имя Кафки осталось бы неизвестным; но кто может утверждать, что Кафка продолжил бы писать, не будь рядом Макса?