56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585
Шрифт:
– Дайте хоть наркоз! – в тоске и страхе шепчу я.
– Это можно, – небрежно кивает добрый врач. – Вот это всегда пожалуйста, нам для вас этого добра не жалко. И приказывает: – Сидоров, наркоз покажи больному и, если он еще раз попросит, введи его прямо в затылок.
Сидоров – это фельдшер, он тоже солдат срочной службы, до призыва ветеринарное училище окончил. Показывает он мне деревянный молот-киянку, ударная часть обшита кожей, и ласково спрашивает:
– Ну как, больной, будем общую анестезию делать? Или уже передумал?
Я передумал, закрыл глаза, сжал зубы, решил терпеть. Пока кисть новокаином обкалывали (местная анестезия), зубы у меня еще сжимались, а как резать стали, так заорал. Крыл я их матом, и плакал, и снова крыл, и так до
Медицинской службы товарищ, старший лейтенант Макеев, был ты у нас в бригаде и жнец, и кузнец, и на дуде игрец – хирургом, терапевтом, инфекционистом и прочая… прочая… Многих раненых ребят с того света вытащил, многим больным здоровье вернул, меня тоже вылечил. Спасибо тебе! За то, что не было спирта, прощаю. За то, что киянкой пугал, прощаю.
Но тогда на операционном столе, сильно я жалел, что не было рядом родного РПКС, убил бы. А вот за это уж ты меня прости.
Рука после операции гореть перестала, только все ныла и ныла. Вот и сейчас ноет. Ночь уже. Не спится. Дом вспоминаю, маму, квартиру нашу, свою забитую книгами комнату. В книжках про войну совсем по-другому пишут. Читаешь и думаешь: «Эх, вот бы мне туда! Уж я бы показал!» Вот и попал, показывай. Только не я показал, а мне показали. Грязь, голод, усталость, скука, страх, боль, пока чужая смерть – вот тебе и вся война. А еще и бессмыслица, не понимаю я: ну ради чего тут помирать должен? Кому все это надо? Уж точно не мне. Не понимаю, а воюю. Как и все тут. Бессмыслица. Скорей бы закончилась эта ночь, скорей бы утро. Только ночью мучает бессонница, только ночью эти мысли, как вши, по тебе ползают. Днем проще, и думы привычные: раздобыть пожрать, курнуть, поспать и снова пожрать. А потом опять ночь и бессонница, такая же бессмысленная и тяжелая, как и вся эта война.
Днем от скуки, хромая, бродил по санчасти. Общая медицинская палатка для больных и раненых, палатка приемная, перевязочная, она же операционная, жилая палатка для персонала, еще одна – аптечный склад, на отшибе одиноко стоит палатка инфекционного карантина. Вот и весь пункт медицинской помощи нашей бригады.
Просто больных, как ни странно, мало было. Казалось бы, тяжелейшие условия, а терапевтических больных почти нет. Молодые мы все были, здоровые, да и к службе приноровились. Вот и не болели почти.
– Вот тебе таблетка. Одна половина – от головы, другая – от жопы, – добродушно отвечает на приеме врач на жалобу очередного бойца:
– Ой, как голова болит, ой, как сильно тошнит!
Вот и все лечение. Настоящие болезни такой армейский универсальный медикаментозный метод, конечно, не излечивал. Но симулянтам, как их у нас называли, «шлангам», помогал здорово. А вот желтушников врач с одного взгляда определял. Насмотрелся этого «добра».
Гепатит Б, болезнь Боткина, желтуха. В Афгане для сороковой армии эта болезнь была страшнее, чем все душманские пулеметы. Не знаю, как в других частях, а у нас до восьмидесяти процентов личного состава желтухой переболело. Пытались инфекционисты с ней бороться, прививки солдатам и офицерам делали и всякой дрянью пичкали, хлоркой все отхожие места засыпали – бесполезно. Не болезнь, а просто живая иллюстрация к поэме Данте про все круги ада. Ну Данте не Данте, насколько я знаю, он про желтуху ничего не написал, но зато в солдатском фольклоре сороковой армии эта болезнь одно из самых главных мест занимала. Вот и сейчас прохожу мимо палатки инфекционного карантина и слышу:
Не попьешь теперь ни пива и ни водки,Не пожрешь теперь ни сала, ни селедки,На лекарства будешь ты всю жизнь трудиться,Гепатитчики, не это ли вам снится?Фальшиво вполголоса напевает сидящий на ящике у старой продранной палатки молоденький, истощенный, наголо бритый солдатик. Белки глаз у него желтоватые, сам весь бледненький, но странно-веселый.
– Ты к нам? – увидев меня, солдатик прекратил петь и приветливо заулыбался.
– Да так, брожу от скуки, – неопределенно я отвечаю, собираюсь повернуться и уйти.
– Деньги принес? – встав с деревянного ящика, спрашивает желтушник.
– А я разве тебе должен? – чуток удивился я и остановился, рассматривая тщедушного больного воина. Этого бойца я в первый раз видел.
– Десять чеков, и ты дома, – поощряющее засмеялся желтушник и, видя мое недоумение, громче, злее и увереннее повторил: – Деньги гони, я зря ссать не буду.
Ах, вот оно в чем дело! Дошло наконец. Членовредительство. Так это называется. В себя стрелять – это опасно, могут засечь и срок впаять, да и больно. Поэтому самострелов у нас мало было. А вот так… Самый верный способ откосить от службы и заболеть гепатитом – это выпить мочи больного. В то время гепатит Б лечили в военных госпиталях в Союзе. Срок лечения составлял сорок дней. По излечении больному предоставлялся краткосрочный отпуск домой [38] .
38
Начиная с декабря 1981 года больных гепатитом Б направляли на излечение в инфекционный армейский госпиталь в Кабуле. Краткосрочные отпуска после болезни более не предоставлялись.
Были и среди нас такие, кто добровольно уринотерапией занимался, были, чего уж там. Глотнул желтушную мочу – и пошла ты на хер, служба, а я теперь больной. Такой, значит, был довольно распространенный способ сачкануть от армии.
– Тащи стакан, – доставая из внутреннего кармана деньги и опасливо озираясь, попросил я.
– О! Молодец, – оживился больной солдатик, пообещал: – Я быстренько.
Через пару минут возвращается, тащит помятый алюминиевый котелок, наполовину наполненный мочой коричневого цвета, и, протягивая емкость, подмигивая, советует:
– Ты глаза закрой и махом, как водку, пей.
Прямо по ладони, в которой у него котелок был, я с левой руки двинул. Плеснула ему в лицо моча. Он и ахнуть не успел, как я здоровой ногой ему в промежность добавил, а когда он загнулся, то ласково пожелал:
– Ну, передавай привет родине! Паскуда!
– Ты… – разгибаясь, захрипел желтушник и не закончил фразу, скрючившись, ушел к себе в палатку. Это ему повезло еще, был бы я поздоровее, так я бы его эту мочу выпить заставил.
Вот только не надо думать, что все желтушники были «шлангами», отнюдь. Большинство заболевало от бытовых условий, в которых мы жили. И потом, желтуха – это ведь на всю жизнь последствия. Навечно пораженная печень, слабенький иммунитет, пожизненная диета и вынужденная трезвость. Не так-то и много находилось желающих добровольно это «удовольствие» испытать. Большая часть желтушников, отлежав в госпиталях и съездив в отпуск домой, возвращалась в подразделения. Им положен легкий труд и диета. Правда, смешно? В армии, в Афгане легкий труд и диета. Выполняли те же работы и таскали те же тяжести бывшие желтушники, ну а кормились все из одного котла. Не только своей и чужой кровушкой мы землю Афгана полили, коричневой от гепатита Б мочи как бы не побольше пролито было. Пока молодые были, то еще ничего. Пили водочку, соленым да жирным закусывали, тяжести без всяких скидок таскали. И только через годы уже загибаться стали. Таких инвалидов в сводках военных не учитывают, потерями их не считают, а ведь они тоже жертвы этой войны.
Две недели я был на излечении, на одной пайке. Не то что недоедал – голодал. Нас в медицинской палатке семеро было, легко раненные и просто больные. Лечить – лечили, а вот кормить… не было жратвы, одну бурду давали, да и той мало. Нашу роту опять черти по горам отправили мотаться, поддержать некому было. Вот тут-то я окончательно постиг, что такое настоящая служба и настоящий десантник.
Чем настоящий солдат отличается от плакатного? А тем, что не сдается он, выживет в любых условиях, и плевать ему на уставы и прочую военную дребедень.