5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне
Шрифт:
Луций Кассий осудил этот миф, заметив, что он не помогает человеку побеждать самого себя, а, напротив того, толкает к подчинению природе.
Галлион обратил внимание собеседников на то, что поэты и философы различным образом излагают происхождение мира и сотворение человека.
— Не следует, о Аполлодор, слепо доверяться греческим басням, — сказал он, — не следует, в частности, принимать на веру рассказ греков о камнях, которые будто бы бросала Пирра [221] . Философы весьма разноречиво объясняют возникновение мира и оставляют нас в неуверенности относительно того, как образовалась земля: из воды, из воздуха или — что представляется самым правдоподобным — из летучего огня. Но греки желают все знать и измышляют хитроумные побасенки. Куда лучше прямо сознаться в своем невежестве! Прошлое сокрыто от нас, равно как и будущее; мы живем меж двух густых туч — в забвении того, что было, и в неведении того, что будет. Но мучительное любопытство переполняет нас желанием постичь причину вещей, и жгучая тревога толкает к размышлениям над судьбами человека и мира.
221
…рассказ греков о камнях, которые будто бы бросала Пирра. — По древнегреческому мифу, Зевс уничтожил первое поколение людей, наслав на землю потоп. Спаслись лишь Девкалион и Пирра. Из
— Мы и вправду непрестанно стремимся проникнуть в непостижимое будущее, — вздохнул Кассий. — Мы прилагаем к тому все силы, добиваемся этого любыми путями. То мы надеемся достичь своей цели размышлением, то исступленными мольбами. Одни вопрошают оракулы богов, другие, не страшась запретов, отправляются к халдейским волхвам или к вавилонским магам. Суетное и нечестивое любопытство! Ибо к чему послужит нам знание того, что произойдет в грядущем, коль скоро избежать этого нельзя? И, однако ж, мудрецов еще сильнее, чем толпу, снедает желание проникнуть в тайну будущего и, так сказать, окунуться в него. И объясняется это, без сомнения, тем, что люди надеются таким путем избегнуть гнета настоящего, которое переполняет их скорбью и отвращением. Да и как людям наших дней не испытывать жгучего желания позабыть о своем жалком времени? Мы живем в век, отмеченный низостью, запятнанный позором, изобилующий преступлениями.
Кассий еще долго поносил свою эпоху. Он сетовал на то, что римляне, утратив добродетели древних времен, находят теперь удовольствие лишь в том, чтобы лакомиться устрицами из Лукринского озера да птицами с Фазиса [222] , и сохранили вкус только к скоморохам, конским ристаниям и гладиаторам. Он с горечью ощущал недуг, которым страждет Империя: наглую роскошь знати, низкую жадность клиентов, дикую развращенность толпы.
Галлион и его брат согласились с Кассием. Они почитали добродетель. Но у них уже не осталось ничего общего с патрициями прежних времен, которые были заняты лишь откормом своих свиней да исполнением священных обрядов; те патриции и покорили весь мир ради процветания своих мыз. Но взращенная на навозе знать, выпестованная Ромулом и Брутом [223] , давно уже угасла. Патрицианские роды, созданные божественным Юлием и императором Августом, также просуществовали недолго. Просвещенные люди, выходцы из различных провинций Империи, занимали теперь их место. Чувствуя себя римлянами в Риме, они нигде не были чужаками. Они намного превосходили старых Цетегов [224] тонкостью ума и человечностью. Они не оплакивали республику; они не оплакивали свободу, неотделимую в их воспоминаниях от проскрипций и гражданских войн. Они чтили Катона [225] , как героя давних времен, но не желали, чтобы столь высокий образец добродетели возник ценою новых разрушений. Они считали век Августа и первые годы правления Тиберия самым счастливым временем, какое когда-либо ведал мир, ибо понимали, что золотой век существует лишь в воображении поэтов. И они горестно изумлялись тому, что новый порядок вещей, суливший роду людскому длительное счастье, столь быстро привел Рим к неслыханному позору и скорби, неведомым даже во времена Мария и Суллы [226] . В годы безумия Гая они были свидетелями того, как лучших граждан клеймили каленым железом и посылали работать в рудники и мостить дороги или бросали на съедение хищным зверям, как отцов принуждали присутствовать при пытках родных детей, как люди, прославившиеся своей добродетелью, предпочитали, подобно Кремуцию Корду, умирать голодной смертью, чтобы лишить тирана зрелища их казни. К стыду римлян, Калигула не щадил ни своих сестер, ни самых знатных женщин. Новых патрициев — риторов и философов — не меньше, чем насилие над матронами и умерщвление славнейших из граждан, возмущали преступления Гая против красноречия и изящной словесности. Этот одержимый замыслил уничтожить поэмы Гомера, приказал выбросить из всех книгохранилищ труды и изображения Вергилия и Тита Ливия и даже воспретил упоминать их имена. Наконец Галлион не мог простить Гаю, что тот уподобил стиль Сенеки творилу без цемента.
222
…лакомиться… птицами с Фазиса… — Речь идет о фазанах, водившихся на берегах Фазиса, как в древности называлась река Рион.
223
Брут Луций Юний — вождь республиканского восстания против царя Тарквиния Гордого, которое привело к установлению в древнем Риме республики (510 г. до н. э.).
224
Цетеги — то есть коренные римляне, потомки старинных римских родов (одним из древнейших был род Цетегов).
225
Катон. — Имеется в виду Катон Утический или Младший Марк Порций (95–46 гг. до н. э.) — глава аристократической республиканской партии, боровшейся с Юлием Цезарем. Видя неизбежность падения республики, Катон лишил себя жизни.
226
…во времена Мария и Суллы — то есть во время гражданских войн I в. до н. э. Борьба Суллы, выразителя интересов рабовладельческой аристократии, и Мария, опиравшегося на городской плебс и крестьянство, сопровождалась жестоким военным террором, особенно усилившимся после победы Суллы.
Клавдия они побаивались немного меньше, но презирали, пожалуй, еще больше. Они потешались над тем, что его голова напоминает тыкву и что он пыхтит, как тюлень. Этот старый ученый педант вовсе не был исчадием зла. Ему можно было поставить в укор лишь слабость. Но при осуществлении верховной власти слабость эта порой оборачивалась не меньшей жестокостью, чем жестокость Гая. У Галлиона и его братьев были особые причины для недовольства императором: если Калигула глумился над Сенекой, то Клавдий сослал его на остров Корсику. Правда, он затем возвратил его в Рим и вновь возвел в звание претора. Но они отнюдь не были ему благодарны, ибо Клавдий всего лишь выполнял волю Агриппины, сам толком не ведая, что приказывает. Негодующие, но терпеливые, они полностью полагались на императрицу, не сомневаясь, что она озаботится своевременной кончиной старика и выбором нового государя. Множество позорных толков ходило о бесстыдной и жестокой дочери Германика. Но они не преклоняли к ним слуха и восхваляли добродетели прославленной женщины, которой весь род Сенеки был обязан прекращением немилости и приумножением почестей. Как это часто бывает, убеждения их находились в полном согласии с их выгодой. Горестный опыт государственной деятельности не поколебал в них веру в режим, основанный божественным Августом и укрепленный Тиберием, в тот режим, при котором они занимали высокие должности. Они надеялись, что зло, причиненное владыками Империи, будет исправлено новым
Галлион извлек из складок своей тоги свиток папируса.
— Любезные друзья, — сказал он, — нынче утром я получил письма из Рима и узнал, что наш юный повелитель сочетался браком с Октавией, дочерью Цезаря.
Эта новость была встречена одобрительным шепотом.
— Несомненно, — продолжал Галлион, — мы должны поздравить друг друга с этим союзом, благодаря которому Нерон, присоединив к своим прежним правам еще и права супруга и зятя, сделался отныне равен Британнику [227] . Брат мой Сенека не устает хвалить в письмах красноречие и душевную мягкость своего ученика, уже успевшего, несмотря на молодость, прославить себя, выступая перед лицом императора в сенате с защитительными речами. Ему еще нет шестнадцати лет, а он уже выиграл процесс трех виновных или просто злосчастных городов — Илиона, Болонии, Апамеи.
227
Нерон… сделался… равен Британнику. — Британник — родной сын императора Клавдия. Император по настоянию своей жены Агриппины усыновил ее сына от первого брака, принявшего имя Нерон. Впоследствии, став императором (54–68), Нерон отравил свою мать Агриппину и Британника.
— Стало быть, — спросил Луций Кассий, — он не унаследовал от своих предков Домициев злобного нрава?
— Разумеется, нет, — откликнулся Галлион. — Дух Германика оживает в нем.
Анней Мела, отнюдь не слывший льстецом, также рассыпался в похвалах сыну Агриппины. Похвалы эти звучали трогательно и искренне, ибо он подкреплял их бесхитростными свидетельствами своего юного сына.
— Нерон — чист душою, скромен, доброжелателен и благочестив. Мой маленький Лукан [228] , свет моих очей, был товарищем его детских игр и занятий. Оба они упражнялись в декламации по-гречески и по-латыни. Оба пробовали сочинять стихи. И в этом соревновании, требующем искусства и находчивости, Нерон никогда не проявлял ни малейшей зависти. Напротив, он охотно хвалил стихи своего соперника, в которых, несмотря на незрелый возраст сочинителя, то и дело проглядывало пылкое дарование. Казалось, ему доставляло удовольствие уступать пальму первенства племяннику своего наставника. Как такая скромность украшает юного государя! Когда-нибудь поэты станут сравнивать дружбу Нерона и Лукана со священной дружбой Эвриала и Ниса [229] .
228
Лукан Марк Анней (39–65) — римский поэт, племянник философа Сенеки, одно время был близок к Нерону. Лукан участвовал в заговоре Пизона и покончил с собой по приговору Нерона.
229
Дружба Эвриала и Ниса — эпизод из «Энеиды» Вергилия.
— Даже юная пылкость Нерона, — заметил проконсул, — не мешает разглядеть его кроткую, сострадательную душу. Добродетели эти лишь укрепятся с годами.
Усыновляя его, Клавдий мудро следовал желанию сената и чаяниям народа. Этим актом он оградил Империю от ребенка, на котором лежит печать бесчестия матери, а ныне, выдав Октавию замуж за Нерона, сделал еще более вероятным восшествие на престол юного Цезаря, которому предстоит стать отрадой Рима. Почтительный сын всеми уважаемой матери, ревностный ученик философа, Нерон, уже в юности блистающий самыми приятными добродетелями, Нерон, наша надежда и надежда мира, даже в пурпурной мантии будет вспоминать уроки Портика [230] и станет править миром осторожно и справедливо.
230
Уроки Портика — то есть уроки стоицизма. Портик — крытая колоннада. В афинском портике, называвшемся стои, учил Зенон из Китиона, основатель стоицизма. Сенека был его последователем.
— Да сбудется твое благое предсказание, — подхватил Лоллий. — Пусть же начнется счастливая пора для всего рода людского!
— Трудно провидеть грядущее, — продолжал Галлион. — И однако ж мы нимало не сомневаемся в вечности Города. Оракулы предсказали Риму владычество без конца, и было бы кощунством не верить богам. Поделиться ли с вами самой сокровенной моей надеждой? Я с радостью ожидаю, что после наказания парфян [231] на земле воцарится вечный мир. Да, не боясь впасть в ошибку, мы можем возвестить конец войн, столь ненавистных матерям. Кто отважится отныне нарушить мирную жизнь, установленную Римом? Наши орлы достигли пределов вселенной. Все народы узнали нашу мощь и наше милосердие. Араб, сабиец, житель Гема, сармат, утоляющий жажду кровью своего коня, сикамбр [232] с вьющимися кудрями, курчавый эфиоп — все они наперебой славят Рим, славят своего покровителя. Откуда взяться новым варварам? Возможно ли, чтобы льды Севера или раскаленные пески Ливийской пустыни скрывали будущих врагов римского народа? Все варвары, побежденные нашей дружбой, сложат оружие, и Рим, этот убеленный сединами старец, вкусит покой и узрит, как народы с почтением соберутся вкруг него, словно приемные дети, полные согласия и любви.
231
…после наказания парфян… — Парфянское царство — крупное рабовладельческое государство, занимавшее огромную территорию к югу от Каспийского моря до рек Евфрата и Инда; крупнейший соперник Рима на Востоке. Вело с Римом продолжительные войны.
232
…сабиец, житель Гема, сармат… сикамбр… — Имеются в виду народы древнего мира. Сабийцы — народ, живший в Аравии. Жители Гема — жители Балканских гор. Сарматы — кочевые иранские племена, населявшие приволжско-приуральские степи и Причерноморье в IV–II вв. до н. э. Сикамбры — одно из древнегерманских племен.
Все одобрили эти речи, лишь Кассий покачал головою.
Он кичился воинскими почестями, которых удостоены были его предки, и слава оружия, не раз воспетая поэтами и риторами, переполняла его восторгом.
— Не думаю, о Галлион, что народы когда-либо перестанут ненавидеть и бояться друг друга, — сказал Кассий. — Да, по правде говоря, я этого и не хочу. Если прекратятся войны, как смогут люди выказывать твердость характера, величие духа, любовь к отечеству? Мужество и самопожертвование превратятся тогда в бесполезные добродетели.
— Успокойся, Луций, — проговорил Галлион. — Когда люди перестанут побеждать друг друга, они научатся, наконец, побеждать самих себя. И это — самый добродетельный подвиг, какой они способны совершить, самое возвышенное применение их мужества и душевного благородства. О да, Рим — этот величавый патриарх, чьи морщины и посеребренные веками власы вызывают в нас глубочайшее уважение, установит мир на земле. И тогда жизнь станет прекрасна. Она будет достойна того, чтобы именоваться жизнью. Ведь она подобна зыбкому пламени, мерцающему между двумя бесконечными областями мрака; она — горящая в нас искра божества. Пока человек живет, он подобен богам.