616 — Ад повсюду
Шрифт:
— Когда ты вернешься в Рим, скажи его преосвященству, пусть покажет тебе Кодекс, который хранится в Секретном архиве.
— Кодекс? — удивился Альберт.
— Да. Древний Кодекс, происхождение которого неизвестно. Я надеюсь, что он поможет тебе на тернистом пути. Сам Иоанн Павел II прошел по этому пути, по крайней мере в последние мгновения своей жизни… — Старик замялся, но все же сказал: — У него тоже были видения загробной жизни. И, как у многих других, они оказались не радужными.
— У Папы?!
— Он тоже разделял наше беспокойство. Он знал о твоих
— Так что же видел Его Святейшество?
— Он произнес всего одну фразу, перешедшую в шепот. Фразу, которую я не буду повторять.
Клоистер уже догадался, что это была за фраза, и неожиданно ощутил дрожь. Он хотел заговорить снова, но монах Джулио остановил его. Его голос звучал сейчас глубже и медленнее — так, будто он взвешивал каждый слог:
— Теперь оставь меня, сын мой. Отправляйся в Рим. Я в отчаянии. Хотел укрепить тебя, но эта встреча увеличила мое собственное беспокойство. Я ничего больше не могу сказать тебе и должен готовиться к смерти. В самом деле не знаю, что тебе сказать. Я уже ничего не знаю. Буду молиться, чтобы на том свете мои сомнения рассеялись. А у тебя еще есть время разрешить твои, если Богу будет угодно. Отправляйся в Рим и будь осторожен.
Последние слова монаха прозвучали как приказ. Альберт поднялся со стула, осторожно сжал сухую руку отшельника — кожа на руке сморщилась, как древний пергамент, — и, не говоря ни слова, вышел из кельи. С каждым днем его засасывало в огромную воронку, и сегодня он еще больше приблизился к эпицентру. Старый монах был хорошим человеком. Но и его мудрости оказалось недостаточно, чтобы снять груз с души иезуита. Напротив, воспоминания брата Джулио об Иоанне Павле II и о том, что он пережил в молодости на Сицилии, лишь усилили тревоги и сомнения Альберта. Старец как будто сам ждал Клоистера, чтобы с его помощью найти ключ и установить связь с реальностью, которой он не мог постичь ни сердцем, ни разумом.
Альберту вспомнилось одно стихотворение. Он прочел его еще подростком и не помнил ни его названия, ни имени автора, ни книги. Но эти строки навсегда врезались ему в память:
Ночь светла, если сравнивать с бездной души. Небо без звезд и луны кажется ясным. Как беспросветна черная грусть, Как тяжела и жестока. Что же есть счастье? Сон или явь? Явь — для кого-то, кому-то — несбыточный сон… Слезой не откроешь решетку. Не сломаешь висячий замок. Волнуется сердце. Но тщетно. Бледнеют герои, в бою заглушая свой страх. Счастья в безумии страсти порой не найти.10
В спальне надрывался телефон. Одри уже проснулась, но вставать не хотелось: она только начала приходить в себя после бессонной ночи, обильно сдобренной виски. Она решила не появляться на работе и не отвечать на звонки секретарши. Но та, похоже, решила взять ее измором.
— Да, Сьюзен, — сказала Одри, сняв наконец телефонную трубку.
— Ну слава богу! Где ты пропадаешь? Вчера я звонила тебе весь день — и домой, и на мобильный. Я отменила все твои визиты.
Одри протерла глаза. У нее болела голова и сводило живот.
— Дай мне отдохнуть, Сьюзен, ладно? Вчера был ужасный день.
Секретарша работала с Одри уже три года и не помнила ни одного дня, который можно было бы назвать прекрасным. Все дни заканчивались одним и тем же: Одри стояла у окна с грустным, задумчивым видом, провожая взглядом вереницу машин на проспекте Содружества.
— Хорошо, Одри. Но ведь ты придешь сегодня?
— Утром — нет. У меня встреча с пациентом.
— В приюте?
— Да.
— На них ты ничего не заработаешь.
Одри могла бросить работу в любой момент и на свои сбережения, а также на средства, вырученные от продажи элитного дома, прожить до конца дней без особых материальных проблем. Вряд ли Сьюзен этого не понимала. Но секретарша вбила себе в голову, что должна заставлять Одри зарабатывать деньги, и, кажется, это было не только служебным рвением.
— На стариках я ничего не заработаю, верно, — согласилась Одри. — Попробуй перенести мои встречи, договорились?
— Тебе решать.
— Спасибо.
Одри уже была готова положить трубку, когда Сьюзен спросила:
— Одри! Ты слышишь?
— Да.
— Совсем забыла сказать. Звонил некто Джозеф Нолан. Спрашивал о тебе.
— Джозеф Нолан?
Это было для Одри неожиданностью.
— Он сказал, что вы познакомились в приюте. Наверное, взял твой номер у матери настоятельницы. Он хотел бы поговорить с тобой.
— Зачем?
— Он не объяснил. Он ничего не просил передать, но я могу разузнать. У него такой сексапильный голос! Он симпатичный?
Мужчины были еще одной страстью Сьюзен. Список ее ухажеров был столь же пространен, как телефонный справочник Бостона. И, что хуже всего, она постоянно стремилась найти пару Одри, хотя доктор Барретт не проявляла к мужчинам никакого интереса, о чем не раз давала понять секретарше. Но та не сдавалась.
— Поговорим об этом позже, Сьюзен.
У Одри не было настроения болтать по пустякам. Она повесила трубку. Ей ужасно хотелось вернуться в кровать, но она переборола искушение. Ее ждало много дел.
Иногда приют Дочерей Милосердия производил впечатление незыблемого утеса, во всяком случае — на Одри. В приюте ничего не менялось или же эти изменения были настолько незначительны, что их просто невозможно было заметить. В этом месте время словно остановилось. Одри была уверена: стоит ей перенестись на две тысячи лет в будущее, и она увидит все то же обшарпанное кирпичное здание с покрытыми плесенью стенами, что и сейчас. Этот дом напоминал древнюю гробницу — здесь всегда пахло смертью и разложением.