666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
Шрифт:
Засим стороны расстались: старики Боршти отбыли копать картошку, Зюрины-старшие – разменивать родовое гнездо.
Как известно, самый короткий из месяцев – месяц медовый. Он промелькнул со скоростью уходящих надежд, и наступили суровые, как необходимость зарабатывать на жизнь, будни.
Диссертация «К вопросу об игре светотени в искусстве неолита» – дело, которому Женя Зюрин решил посвятить себя всего, не считая того, что останется Виолетте, – была защищена в срок и с блеском, несмотря на то, что доступ к неолитическим материалам был затруднен
Но триумф был недолгим гостем в новообразованной семье. Оказалось, что зарплаты искусствоведа хватает ровно на полтора средних размеров флакона духов, соответствующих положению жены кандидата искусствоведения, и две пачки печенья «Фанерное праздничное».
Виолетта нигде не работала, во-первых, потому, что училась варить суп из пакетиков, во-вторых, потому что не для того отдавала свое первое робкое чувство. А, в-третьих, потому что то заболевание, на лечении которого она специализировалась все шесть лет учебы, было распространено только среди маленького, но гордого племени, живущего в горных районах Новой Гвинеи. Отдаленность и гордость племени не давали никаких надежд на возникновение в скором времени эпидемии среди знакомых врача Зюриной-Боршть. Виолетта скучала.
Пытаясь, если не прокормить жену, то хотя бы снабдить ее необходимой парфюмерией, Евгений Николаевич принялся читать публичные лекции о неолитической цветотени.
Добросердечная женщина Евфросиния Придурко, заведующая планетарием, иногда запускала искусствоведа в темный зал, над которым загадочно светилось нарисованное небо. Но потом основные клиенты Евфросинии – парочки, искавшие уединения под искусственной луной, – начали жаловаться, что от голоса лектора Зюрина их сильно тянет в сон. Лекции мешали личной жизни клиентов, и зав. планетарием вынуждена была их прекратить.
Нужда явила свой лик молодой ячейке государства. И не раз уже, припав к благодатной груди мамы-Боршть в очередной их продуктовый приезд. Виолетта без чувства внутреннего протеста слушала рассказы о том, как здорово живет и хорошо выглядит Колька Пентюх – сосед Борштей по приусадебному участку.
Коля Пентюх был обвальщиком мяса на городской бойне, о чем ненавязчиво, но упорно напоминала каждый раз мама-Боршть.
Папа-Боршть пил горькую и при расставании с молодыми мрачно смотрел на согбенную под мешками и авоськами с провизией хилую спину зятька-кормильца.
Еще хуже обстояло дело с городской половиной семьи. Путем титанических усилий родовое гнездо было разделено, разорено и разменено. В результате размена молодые получили комнату в Доме № и виделись со старшими Зюриными совсем редко. Леокадия Витальевна, уличив Виолетту в незнании французского языка и отсутствии носового платка, тактично, но недвусмысленно отказала ей от дома.
Семья каждый день грозила из вновь созданной превратиться в свежераспадающуюся. Но тут судьба сделала очередной волшебный виток.
Серым и сырым вечером возвращался домой после очередной сорвавшейся лекции искусствовед
У подъезда, несмотря на поздний час, возилась дворничиха Власьева. Тетя Нюра. Кряхтя и поминая Бога и конец квартала, старушка пыталась привести в надлежащий вид подотчетный участок, царапая асфальт остатками метлы – ровесницы улучшения жизни.
«Судьба-метла!» – красиво подумалось Евгению Николаевичу. – Судьба – метла, а мы – мусор жизни, и метла нас метет!» и вдруг из красивой этой искусствоведческости родилось:
– Метла-судьба! Вот!
И, уже предчувствуя, вскричал, искусствовед Зюрин, легко грассируя – наследство дворянское сказывалось:
– Здо'ово, тетя Ню'а! Что ж метла так ста'а?
– Стара, батюшка, стара, – обрадовалась случаю пожаловаться Елизавета Егорьевна. – Не выдают ныне метел-веников. Не вяжут! Нету!
– Не вяжут! Не вяжут! Веников не вяжут! – запела душа, разгоняя сырость.
Редко приходит озарение к людям обыкновенным. Еще реже посещает оно кандидатов наук. Но тут будто молния блеснула! И, повеселев и помолодев, даже громко, на весь квартал, крикнул Евгений Николаевич:
– Вяжут! Ого-го-го! Вяжут веников, бабуля! – И, чмокнув обалдевшего смотрителя Власьеву в сморщенный ответственностью лоб, Женя Зюрин понесся домой.
Вечер того памятного дня, начавшись как многие другие до него, стал переломным в судьбе молодой четы. Несмотря на наличие высшего образования, Виля была отнюдь не лишена сообразительности. Особенно в вопросах практических. Тут уж сказывалась крепкая приусадебная закваска.
Полночи счастливая молодая пара обсуждала подробности задуманного, а потом… Потом, засыпая на худой, поросшей волосом, искусствоведческой груди, Виолетта впервые не увидела во сне крепкие, голые по бицепс руки Кольки Пентюха.
И вот настал момент, когда зашевелился в гробу Христофор Иоганныч Зюрин-Мышевецский, а за ним – и все остальные пращуры великого музейного рода.
Потомственный интеллигент Евгений Зюрин-Мышевецский вышел на высокую орбиту колхозного рынка.
Надо сказать, что если интеллигент уже решил трудиться, то дело будет. И дело пошло. Изучив объект – метлу и внеся в нее ряд существенных изменений эстетического порядка, Евгений Николаевич сделал шаг вперед в отечественном метлостроении.
Каждый пучок отечественного проса был элегантно и, вместе с тем, надежно перевязан лентой из все того же барахлона, собираемого тайно по ночам якобы прогуливающейся перед сном Виолеттой.
Сама же Виолетта, при содействии замаскированного в рваный тулуп искусствоведа, и осуществляла торговлю дефицитным товаром.
Зажатая между представителем народов малых, торгующих урюком, и представительницей народа великого, торгующего сушеными грибами, молодая чета производила на домохозяек отличное впечатление.