666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть
Шрифт:
– Честь района, совесть, ум – просим вас в президиум! – проревела поросль. Вытирая невольные слезы умиления – служить еще Бейлиславу Лебеде! – Василий Митрофанович проследовал.
Дверь актового зала Дворца Симпозиумов с треском захлопнулась. За дверью рухнуло на рыдающих юных любителей приплода мозаичное панно с деяниями ангорца Полигама. В фойе наконец стало тихо. Явление началось.
– Ну вот, и чаек поспел, – прервал свой захватывающе интересный рассказ о тудыматской юности Кондратий Егорович. – Ну-ка, молодые люди – чайку, чайку…
– Да мы, – обалдело мотая
– Чайку! – скомандовал железный Матюков президиумным шепотом, от которого посыпалась с аварийного потолка штукатурка.
Оживленный более обычного, пионер Матюков Третий сунул в крепкие розыскные руки пришельцев чашки. Оживление Колюшки Матюкова легко объяснить, если проследить за его действиями по приготовлению напитка. Попав на коммунальную кухню и оставшись в одиночестве – случай редчайший, – Колюшка обнаружил на соседском столике большую бутыль с заветным эликсиром Целителя Амнюка. Бутыль, очевидно, была забыта хронической соседкой мадам Нехай, которая от занятий ритмической гимнастикой перешла к другим оздоравливающим процедурам. Вследствие этих процедур темное помещеньице в конце коридора, именуемое «общие удобства», а в обменных объявлениях гражданина Чуможилова аттестуемое как «почти самостоятельный санузел раздельного действия», было занято. Сам автор объявлений переминался с ноги на ногу поблизости от помещеньица, поминутно оглядываясь на входную дверь, откуда ждал неприятностей, и отгоняя многочисленную поросль семейства Накойхеров. Будущие балалаечники, зажав в руках фамильные инструменты, дружно бились в фанерную дверь общих удобств с криками сколько можно?».
Мадам Нехай хранила гордое молчанье. За всей этой привычной суетой никто не заметил, как пионер откупорил бутыль и плеснул изрядную порцию эликсира в чашки с заваркой, приготовленные для гостей. Подобное пытливый пионер проделывал и раньше, но закаленный тудыматским еще самогоном, желудок его исторического деда никак не реагировал на фармакологические опыты Колюшки.
– Ну, как чаек? – прохрипел Кондратий. – Э-э-э! – отрапортовал практикант Бовин.
– Б-б-б! – поддержал его практикант Федин.
– Ну, вот и отлично, значит – понравился, – благостно кивнул Кондратий, – а теперь я расскажу вам…
– …как конница рубала, – неожиданно прервал его практикант Бовин, в котором эликсир возбудил подавленные было мемуарами жизненные силы. – С удовольствием послушаем, но в другой раз.
– У нас дело, важное дело, – добавил практикант Федин, – государственное…
Явление тихо добывало. Уже были произнесены все положенные речи. Сперва – вдохновляющие, потом – в нужной пропорции поносящие. Уже ответил на актуальные вопросы Василий Митрофанович Обличенных. Вопросов было, как всегда, два – «когда, наконец?» и «доколе?». Ответов тоже два: «Скоро!» и «Боремся!».
Услышав привычно оптимистические ответы ответственного работника, коллектив привычно облегченно вздохнул. Далее последовало награждение Шурика Ивановича Апельсинченко почетным знаком «Еще 10 лет материальной ответственности», и старый борец складского учета благодарно прослезился и, крепко закрыв глаза, чмокнул в колючую щеку поздравлявшую его Мурлену Сергеевну.
Оставалось только принять новый почин и расходиться.
Стирка в задних рядах тоже подходила к концу, а с самого заднего доносился недовольный голос Семена Мордыбана. Проснувшийся пролетарий требовал заботы и рассола. И вот, позвякивая бидончиком, двинулся к выходу из зала главный бригадного Масс Штаба Яков Бинец, на чьих довольно широких плечах лежала ответственность за подсобного пролетария, возложенная лично Мурленой Сергеевной.
Вот уже и поставлен на единодушное голосование почин «Сократим количество хищений до величины, равной выпуску продукции!», четко и изящно сформулированный товарищем Излагалищевой. Еще немного, и…
В этот успокоительный момент до задремавшего было Л. П. Бельюка донеслось:
– Послушайте, а где ваша Фабрика?
Лидия Петрович встрепенулся, как конь под командиром эскадрона, – вопрос поступил непосредственно от сидевшего рядом Василия Митрофановича Обличенных.
– То есть как это «где?». Коллектив, руководствуясь непосредственно вашими указаниями, борется, – зачастил директор.
– Это я знаю, – прошипел, продолжая улыбаться швейнотрудящимся в зале, тов. Обличенных. – А Фабрика где? Где пальто? Пропало!
Лидия Петрович покорно заморгал.
За общим гулом одобрений почину «Сократим количество хищений…» никто не заметил, как тихонько соскользнул со своего места в президиуме и растворился за кулисами свежеиспеченный кавалер почетного знака.
Ловко ориентируясь в полной темноте, царящей за сценой – сказывался полувековой складской опыт, – Шурик Иванович торопился к пожарному выходу. Многократно отраженное от пыльных кулис, неслось ему вслед:
– Ой, не надо, Бейлислав Павлович, я же только в среду вышла!
Фабричное искусство по-прежнему требовало жертв.
В дверь позвонили звонком тягучим и обещающим. Евгений Николаевич вздрогнул и побледнел,
– Виолетта! Ты слышишь?
Виолетта слышала, но крохотную пуховку, которой пудрила на ночь свой вполне каиссейный греческий нос, не отложила. Звонок опять запел переливисто и тревожно.
– Оно! – Евгений Николаевич вскочил и побежал по узкой и длинной комнате, цепляя углы мебели худыми вздрагивающими коленками.
– Оно! Вот и настал час! Вот и пришло время! Ты слышишь, Виолетта? Вот и приблизился финал той трагедии, у истоков которой…
Звонок залился как сторожевая овчарка.
Не станем мы слушать очередную тираду, исторгаемую из глубины души Евгения Николаевича Зюрина-Мышевецского, а попытаемся объяснить, почему такое обыденное явление, как звонок в дверь, пусть и поздний, вызвал панику в обыкновенной молодой семье.
А началось все с того, что аспирант искусствоведческого факультета, сын директора Музея изящных искусств, внук хранителя великокняжеского мюнц-кабинета Женя Зюрин и выпускница медицинского института приусадебная девушка Виля Боршть решили пожениться. Решение это не вызвало у окружающих ни малейшего недоумения: Женя подавал надежды, а Виля, по единодушному мнению знакомых молодых людей, их вполне оправдывала. Женя был интеллигентен, Виля – красива, Женя имел городскую прописку в шестом колене, Виля – приусадебный участок достаточного для будущего размера.
Свадьба была сыграна с присущей полудворянскому роду Зюриных-Мышевецских изысканностью и при наличии всех возможных даров приусадебной жизни семейства Борштей.
Папа Боршть прошелся по родовому гнезду Зюриных в гопаке, разбив при этом реликвию искусствоведческой семьи – саксонскую статуэтку «Нагая пастушка и агроном», а мама Боршть, прижав к себе при расставании Леокадию Витальевну Зюрину-Мышевецскую, от полноты чувств вывихнула ей ключицу и разорвaлa воротник из валенсьенских кружев. Впрочем, понесенный ущерб был возмещен приобретением красавицы-невестки и большого количества свежих продуктов.