7 пар, очаровавших мир
Шрифт:
Какую роль играла молодая жена при неуверенном и слабо приспособленном к военной жизни Ярославе? Исландская королевская сага «Гнилая кожа» повествует о «княгине Ингигерд» как о женщине, которая «была мудрее всех женщин и хороша собой». При оценке молодой княгини нельзя обойти стороной любопытное сообщение саг – о том, что после решения высшего совета шведских правителей (тинга) выдать девушку за Олафа Харальдссона новоявленная невеста отослала жениху в подарок «шелковый плащ с золотым шитьем и серебряный пояс». Подобных подарков Ярославу она уже не делала. Хотя нет никаких летописных сведений об отношении девушки к новому жениху, кажется, оно явно было иным, нежели к Олафу. Норвежец казался ближе по духу, мужественнее и красивее, к тому же обладал ярким ореолом грозного воина. Он был блистательным объединителем норвежских земель, тогда как Ярослав был в то время всего лишь проигравшим схватку неудачником, хрупким и даже женоподобным, да еще и хромым. Для молодой девушки, руководствующейся визуальными представлениями об избраннике, Олаф выглядел явно привлекательнее сомнительного чужеземца, дело которого ей предстояло поддержать и очаг которого сделать теплым. Это, к слову, косвенно подтверждается еще одним сообщением саг: о том, что сестра Ингигерд, Астрид, тайком сбежала к Олафу Харальдссону и вышла за него замуж.
Но что бы ни чувствовала девушка, воля судьбы в лице отца делала семейную жизнь с Ярославом неизбежной необходимостью, неотвратимым роком, ношей, которую предстояло взвалить на плечи и нести, хотя бы для того, чтобы выполнить волю отца. Ее учили быть хорошей подругой и верной женой, поэтому установка, заложенная в ней едва ли не на генетическом уровне, должна была действовать как магнит, концентрируя в верном направлении все ее желания и побуждения. Кроме того, разве у нее, средневековой женщины, был выбор?! Выбор состоял лишь в том, что она могла стать хорошей женой или оказаться несостоятельной и ожидать неминуемой замены. Выбор был, конечно, и в том, отстраниться ли от чуждого ей и малопривлекательного мужчины или принять его целиком, помочь, вывести на орбиту власти.
Общеизвестно, что неуверенные в себе мужчины чувствуют себя уязвимыми в обществе уверенных женщин. Но есть категория уверенных женщин, способных направить свой могучий потенциал на укрепление личности мужчины, находящегося рядом; именно такая оказалась подле князя Ярослава, прозванного молвой не Сильным, не Свирепым, не Доблестным, а Мудрым. История всякий раз, говоря о правителях, намеревается сгладить их слабости путем переноса внимания на сильные стороны личности.
Несмотря на традиционную гиперболизацию саг, кажется очевидным, что Ирина-Ингигерд явно не ограничивалась ролью смиренной жены, предназначенной для производства потомства и утоления амурных страстей мужа. Во-первых, она с самого начала выторговала для себя возможность иметь при себе смелого воителя с высоким статусом – Регнвальда Ульвссона, который прибыл в Новгород с большим военным отрядом норманнов. Во-вторых, она, особенно первое время, чувствовала незримое присутствие отца и особую историческую роль скандинавов в судьбе Киевской Руси. Чувство военного превосходства скандинавов вкупе со смешанной обидой за неожиданно измененный сценарий жизни предопределил некоторые шероховатости в отношениях молодоженов. Впрочем, красочные детали таковых сообщают скандинавские саги, написанные через столетие после смерти героев, что дало основание современным историкам считать натянутые отношения мужа и жены всего лишь выдумкой летописцев. Гораздо важнее другое: если обе поверхности и оказались неровными, то притирка произошла довольно быстро, а роль Ирины уже в первых военных кампаниях Ярослава оказалась более чем заметной. Вряд ли отсутствие взаимопонимания между мужем и женой вдохновило бы ее на столь решительные и ответственные шаги. Например, те же саги в сопровождении многочисленных подробностей сообщают о том, как княгиня Ирина намеревалась решить исход ссоры внутри лагеря Ярослава – между князем и главой наемников Эймундом. В итоге Эймунд решил оставить лагерь Ярослава и перейти на сторону воевавшего с ним сводного брата Брячислава. Княгиня не устрашилась организовать встречу-засаду для Эймунда, приехав лично в сопровождении своего телохранителя Регнвальда Ульвссона. Лишь проворство да случай позволили Эймунду уйти живым. Этот эпизод отражает истинные отношения между Ярославом и Ириной; в то время они уже не только действовали как одна команда, единое целое, но и Ирина, защищая семью, пренебрегла своими сородичами, без всякого сомнения встав на сторону мужа.
Далее скандинавские летописи живописно повествуют о странном пленении княгини перед главной схваткой с хитрым, как лиса, Брячиславом. В итоге воинственная и артистичная княгиня сумела противопоставить неизбежному кровопролитию спасительные переговоры и привести враждующих братьев ко вполне приемлемому компромиссному миру. Хотя у историков есть серьезные основания сомневаться в этих колоритных сообщениях, насыщенных повторениями о мудрых поступках Ирины, тем не менее нельзя не согласиться с одним: молодая княгиня оказалась отважной спутницей своего мужа и бесстрашно принимала участие в военных кампаниях, явно не довольствуясь ролью «обозной жены». Если даже десятая часть летописных сообщений соответствует действительности, она показала завидную проницательность и поистине феноменальные для женщины того времени дипломатические способности. Несложно предположить, почему Ирина-Ингигерд оказалась непосредственно вовлеченной в военную кампанию. И она, и сопровождавшие Ярослава иностранные наемники осознавали слабость новгородского князя, недавно потерпевшего сокрушительное поражение. Скандинавские политические игроки были заинтересованы в возвышении Ярослава не меньше его самого, ведь они сделали на него ставку. Но ключевым вопросом стало соответствие личностей правителей тем событиям, которые оказались для них вызовом. Ирина в первых военных кампаниях сыграла роль самого важного близкого человека, способного вселить незыблемую веру в победу, дать князю недостающую ему невозмутимость полководца и предусмотрительность государственного деятеля теперь уже не местного, а регионального масштаба. Кажется, и сам Ярослав по-иному взглянул на молодую жену, с восхищением отметив те ее качества, которые ранее были скрыты от него. Жестокая и опасная война сблизила мужчину и женщину, создав ореол святости и гипнотизирующей неприступности закаленного огнем союза, семьи, готовящейся к исполнению своей миссии.
Ярославу жизнь с детства казалась наполненной смертельными опасностями, и он боролся за свое место среди живых, опираясь на небывалую даже для князя последовательность и волю. Это выражалось в том числе в преодолении ужасной боли, возникавшей из-за хромоты, что с возрастом переросло в настоящее противостояние с болезнью. Ирина оказалась импульсивной и страстной; жизнь в ней долго клокотала горячим гейзером, силы которого хватало на двоих. С детских лет привыкшая обитать на просторе, с юношеских – влиять на выбор мужчин, не испытывая недостатка в предложениях, Ирина сумела навязать Ярославу свое представление о семье и роли в ней женщины. Князь принял предложение, ибо, добровольно отказываясь от абсолютного, чисто мужского (в духе времени) доминирования над женщиной, он обретал искреннюю поддержку и неиссякаемую силу женской заботы. И не исключено, что такой подход помог ему избежать повторения в семье роли своего отца, которая ему опостылела еще в годы становления.
«Был муж тот праведен и тих, хотя в заповедях Божиих…» – писал о Ярославе Мудром летописец Нестор. Конечно, несомненная правота заложена в непринятии такой оценки автором современного крупнейшего исследования жизни князя Алексеем Карповым и прямым указанием на организацию Ярославом «длительной и кровопролитной борьбы». Не раз демонстрировал Ярослав-полководец и малодушие, оказываясь в роли побежденного. Но правда и в том, что Ярослав Мудрый менялся в процессе жизни, и в этих изменениях семейно-родовой символ, наряду с религиозным, оставался доминирующим на всем пространстве действия. Его жизнь – это путь борца, искренне желавшего изменить себя, искореняя душевные и физические слабости и изменить мир вокруг себя. Именно поэтому, решив главную проблему – выживания и безопасности, – он сумел сосредоточиться на созидательных целях. Роль же в этом процессе преобразования личности славянского лидера его жены видится бесспорной и выдающейся. Ее талант состоял в том, чтобы свои лучшие качества, прежде всего духовную силу и отвагу, направить на помощь другу, чувствовавшему провалы в структуре своей личности и явно нуждавшемуся в поддержке.
В процессе движения семейной ладьи по вечной реке истории Ирина показала пленявшую современников гибкость натуры. Материнство привнесло в жизнь княгини ту стабильность, которая со временем преобразовалась в покоряющую смысловую наполненность жизни и подарила сочность красок бытия. Воинственность молодой княгини сменилась ясным осознанием своей новой роли: выказывая неусыпное внимание к воспитанию потомства, она символизировала укрепление государственности. Тепло семейного очага великого князя распространялось на всю территорию Киевской Руси, словно призывая всеобщую благодать и спокойствие. Ирина, без сомнения, прониклась христианской верой, излучая, подобно пчелиной матке, свет и энергию праведной жизни, которые служили для всех сограждан питательным нектаром. Если мужчина намеревался укрепить государство, произвести реформы, создать материализованные символы духовности в виде новых храмов, школ, вызывающей восхищение библиотеки, то наполнить их пониманием ценности и придать им оттенок неотвратимых перемен способна только женщина – своей благообразной покорностью, смешанной с тайным азартом, виртуозным исполнением роли жрицы, воплощением божественного обаяния. Ее активность была сродни всюду проникающим гипнотическим парам, наполняющим пространство ароматом неземной праведности. Восхищаясь христианскими ценностями как высшими достижениями культуры, Ирина без всякого сомнения отдалась вере, превратившись со временем в ее искреннего апологета. Это придало ее облику очарование, а самому браку – совершенство, которого не хватало в начале их совместного пути. Илларион, прославляя семейство, называет ее «благоверной», подчеркивая ее безукоризненное соблюдение православной веры. Последнее становилось неотъемлемой частью развития глубокой славянской духовности, эмоциональной проникновенности и тонких ощущений, причисляемых к национальным особенностям славян. Проистекая от мудрой Ольги, с пониманием подхваченная проницательной Ириной, а затем развитая одухотворенными женщинами Руси, религиозная глубина, без тени позерства и игры, стала почти необходимой частью возвышенного естества славянских женщин. Неистребимая, не портящаяся под воздействием мимолетной моды или легковесных веяний инородных культур, эта частичка женской природы до сих пор безоговорочно ценится европейскими мужчинами.
Опыт древности в формировании семейных традиций, хотя некоторым это может показаться забавным, на самом деле является не только полезным, но и весьма поучительным. Если говорить непосредственно о семье Ярослава и Ирины, несомненным остается их безукоризненное следование патриархальным традициям. Но путь Ярослава тут совершенно не похож на путь его отца Владимира. Болезненному и ущемленному в детстве Ярославу в память врезались заложенные его отцом проблемы во взаимоотношениях братьев, рожденных от разных матерей и не считающих себя связанными кровными узами. Братоубийственная война за киевский престол, которую он сам пережил, тяготила его христианское миропонимание; поэтому он создавал семейный клан с четкой, признаваемой всеми законами иерархией. И место жены в создании этой цельной системы становилось ключевым, определяющим и непоколебимым. Наряду с вопросом личных, интимных отношений Ярослава и Ирины их поведение заметно корректировали военно-политические и экономические факторы – Ярослав постоянно заботился о том, чтобы его сыновья направляли свою энергию на укрепление государства, а не на внутренние усобицы. На смертном одре князь особо подчеркнул, что сыновья должны жить в мире и оказывать друг другу помощь, потому что они – «братья, единого отца и матери». Ярослав еще раз продемонстрировал, что его модель была наполнена дыханием веры, пронизана ощущением супружеского единства и никак не связана с ненавистной ему семейной моделью собственного отца.
Семейная модель Ярослава и Ирины сформировалась под влиянием двух взаимодействующих особенностей. Во-первых, проекции Ярославом на собственную семью тех отношений, которых не было у его родителей, его бессознательного, но довольно устойчивого желания компенсировать на отношении к своей жене неосуществленную, нереализованную любовь отца к матери. А во-вторых, прослеживающейся в поступках Ирины прочной связи с отцом, благоприятствующей безоговорочному принятию патриархального мира и роли женщины в нем. По части создания впечатляющих декораций в виде импульсивных и порой крайне смелых поступков Ирине не было равных среди современниц, и, пожалуй, только мягкая женская акцентуация Ярослава могла способствовать созданию уютного для них двоих климата. Скажем, будь на месте Ярослава его отец Владимир с ярко выраженным стремлением к доминированию, неизбежное подавление Ирины привело бы к негативно наэлектризованной атмосфере напряженного и, скорее всего, безрадостного сосуществования. Кроме того, обретя потомство, а также ощущая себя хозяином громадных земель, а значит, и патриархальным распорядителем всего заключенного в рамки государства, в том числе судеб сыновей и дочерей, Ярослав достроил собственный мужской психотип, укрепил те его места, которые могли в экстремальных условиях обнажить очевидные слабости несовершенного мужчины. Многочисленные династические браки и перетасовка колоды европейских правителей придали образу Ярослава харизму настоящего колдуна, распространившего власть едва ли не на половину цивилизованного мира, что существенно сгладило память о том худосочном, подавленном поражением жестяном князьке, отчаянно искавшем поддержки у заморских друзей. Ирине стало вполне уютно находиться в тени мужа и влиятельного в Европе потомства. Впрочем, ей было чем гордиться: в преобразовании князя Ярослава ее заслуга была наиболее весомой после его собственного желания измениться.