7 пар, очаровавших мир
Шрифт:
Но он уже стал бунтарем, отшельником, воюющим художником. Ему нужна была любовь, чтобы построить отстраненные отношения с миром. Белла же была человеком, с которым можно было замкнуться в собственном пространстве, сделать его самодостаточным и закрытым, независимым от восприятия изысканным обществом и напыщенными критиками его работ. Белла, с ее окрыляющей духовностью, воздушной религиозностью и чисто женской стойкостью, оказалась способной заполнить все пустующее пространство вокруг него. Она жила его жизнью, не растворяя в ней свою яркую индивидуальность. Они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Прежде всего потому, что искренне стремились это сделать, обходя с помощью компромиссов и улыбок остроту углов всегда ненадежного быта.
Белла также была очарована любовью. «Она по утрам и вечерам таскала мне в мастерскую теплые домашние пироги, жареную рыбу, кипяченое молоко, куски тканей для драпировок и даже дощечки, служившие мне палитрой», – так описывал Шагал место любимой в его жизни. Тут есть немаловажный нюанс: любя и желая заполнить собою его пространство, она никогда не заслоняла мольберта, понимая, что для мужчины главным остается самореализация, работа, творческий поиск. С ранних лет она продемонстрировала удивительную мудрость, свойственную только проникновенным
Их можно было бы причислить к однолюбам по натуре. Но эта натура не взялась из ниоткуда. Сама по себе жизнь Марка и Беллы кажется отражением духовности всего их народа, того лучшего, что евреи пронесли сквозь века, и ключевым штрихом тут, конечно, оказалась непоколебимая вера. Вера в исключительность, в способность прикоснуться к великому и сокровенному, стать на миг частью божественного – в этом заложена знаменитая и одновременно очень простая формула их успешности. Эта формула в преломлении одной семьи оказалась усиленной индивидуальностью каждого из них: он был поглощен поиском истины и борьбой за свое становление; она отдалась его воле, но сумела вовремя извлечь собственные внутренние силы для очень понятной и возвышенной миссии.
Мужчина и женщина плыли на воздушном шаре над миром, и шар тот был наполнен горячим воздухом веры, самопознания, вечной молитвы и религиозностью, стремящейся к искуплению. Он искал свою живопись, «не такую, как у других», она вселяла в него уверенность в несомненном успехе поиска. Важно, что ей оказалась близка формула ценностей своего мужа: Шагал, боготворя любые, и в том числе материализованные выражения духовного, не привязывался к территории, месту, быту, идеологическим концепциям. Ценность имело лишь то, что вызывало трепет в душе, что заставляло содрогаться от щемящего ощущения в сердце, душевного восприятия происходящего. И сознательно отошедшая с мужем от своей семьи Белла сумела дополнить и расширить взгляды мужа, усилить его самоактуализацию новыми знаниями. Знания образованной Беллы оказались серьезным подспорьем Марку; он пребывал в поиске, рисуя в автопортретах одержимые, дикие глаза – взор жаждущего высшего познания, на грани инфернального, непостижимого, исходящего из потустороннего мира. Им обоим в который раз повезло, когда выяснилось, что они вместе насквозь пропитаны лирикой, поэтичны до невесомости и при этом последовательны, как планеты, которые движутся по четко обозначенной траектории.
Как сообщает сам Шагал, Белла мечтала стать актрисой, но стала… идеальной женой. Не только любящей, верной и способной смотреть вдаль и в глубину, но и развивающейся вместе с мужем. В этом решении молодой женщины заложено определенное противоречие: она совершила довольно рискованный поступок, поставив на мужа и отказавшись от профессиональной самореализации. Тут от беспробудного счастья до ужасающей катастрофы один шаг, ибо окажись Марк Шагал неисправимой эгоцентричной личностью, подобно многим выдающимся творцам, она оказалась бы на обочине жизни, лишенная опоры, любви и поддержки. Но она рискнула, а Марк слишком ценил этот шаг, душой понимал его глубину, да и сама Белла досталась ему не без борьбы. Она же сумела, и это, кажется, оказалось сложнее всего, остаться подругой, не превратившись в немой придаток глубинной личности своего мужа. Ее духовный рост был постепенным и неизбежным, как взросление бутона, спокойно переживающего цветение и превращающегося в яркое неземное растение. Как пришло к ней понимание необходимости изменяться? По-видимому, в этом помогли взаимная чуткость и откровенность суждений, ведь опыт борьбы мужа за признание был их совместным опытом, тем более скрепленным новой рожденной жизнью – Идой. Первой и, пожалуй, наиболее важной творческой работой Беллы оказался перевод на французский автобиографической книги мужа «Моя жизнь». А еще через несколько лет она настойчиво и неотступно начала писать свои собственные воспоминания, наполненные трепетной лирикой и твердым желанием запечатлеть и корни еврейской культуры, и свое чрезвычайно нежно-одухотворенное отношение к любимому человеку. «Стиль, в котором написаны «Горящие огни» и «Первая встреча», – это стиль еврейской невесты, изображенной в еврейской литературе», – писал Марк Шагал о своей верной спутнице. Шагал, искавший подлинную глубину искусства, не мог не поддержать усилия жены. Они и тут были вместе: и переведенную автобиографию, и «Горящие огни» художник сопроводил собственными иллюстрациями, главная ценность которых в подчеркнутой и проникновенной близости ко всему, что содержало нить творческого поиска подруги. В этой вечной и неизменной близости двух людей можно без труда разглядеть и поощрение, и благодарность, и бесконечную, кажется даже отрешенную, любовь. Удивительно, но эта пара от первой встречи и до последнего совместно прожитого дня сумела сохранить высокие отношения, замешанные на участии в жизни друг друга, ободрении и уважении. Но в то же время многие биографы Шагала отмечают его удивительную замкнутость и какой-то неистребимый индивидуализм. За исключением редких эпизодов общественной активности во время попыток наладить сотрудничество с ранней Советской властью Марк Шагал практически ни с кем не общался. Жена ему заменяла все, прежде всего потому, что она принимала его целиком. За пределами семьи была зона вечной мерзлоты, омертвелости душ, которые не принимали и не понимали его. Как живописец он долгие годы оставался невоспринимаемым, и это отложилось глубоким рубцом на его взаимоотношениях с окружающим миром. А вот с женой он был абсолютно открыт, он разговаривал с нею на одном языке, и она понимала этот язык, отвечала ему. Скорее всего, он слышал от жены то, что хотел слышать. Но разве в этом маленьком лукавстве любящего человека не содержится тайна счастливого общения двоих людей, отмежевавшихся от всего остального мира? Им двоим оказывалось достаточно друг друга, чтобы не искать еще кого-то; со временем даже родственники отошли на дальний план.
Рождение дочери отмечено в творчестве Шагала заметным творческим подъемом, серией картин-посвящений. Но они вместе с женой определили для себя: главное в короткой вспышке жизни – самореализация, которой ничто не должно мешать, тем более потомство. И он и она были выходцами из многодетных семей, они осознавали, что в тяжелое время социальных перемен и непримиримой борьбы за творческое признание посвящение себя потомству может оказаться губительным для созданного гармоничного бытия. Возможно, определенную роль в мировосприятии Шагала сыграло осознание того, что его эгоизм все-таки создает гигантскую преграду для расширения семьи.
Сексуальная жизнь этой пары пронизана еврейско-религиозным аскетизмом. Будучи неотъемлемой частью семейной жизни, делая ее полноценной, секс, кажется, никогда не превращался в область чувственного наслаждения тела ради самого наслаждения. Хотя глубинные корни этого явления следует искать в общем для обоих поклонении традициям, дело не только в этом. Время возвышенной любви стало временем трепетного, вожделенного ожидания брака, и это было результатом не только воспитания, но и книжно-романтического, самоотреченного, схожего с монашеским самовоспитания. Долгое воздержание подстегивало ощущение величия любви, усиливало экспрессию и эмоции. Для путешествующего Марка сдерживающим фактором выступала необходимость добиться успеха, чтобы, вопреки нищете, соответствовать достаточно богатой невесте; только безоговорочное признание живописца могло позволить молодому человеку презреть меркантильные претензии родственников невесты. Годы формирования в нем мужчины – это волевая сублимация сексуальной энергии, силовое превращение ее в духовную силу художника. Нельзя сказать, что он не испытал на себе действие раздражителей. И «Моя жизнь», и книги Беллы ненароком указывают на присутствие раздражителей – от мастурбации учеников в школе до откровенного рассказа сельской женщины о том, как она приняла насилие милицейского патруля – около двадцати человек, – чтобы сохранить перевозимые мешки с мукой. Эта тема волновала молодого художника, ощутимо тревожила сознание, но происходило это уже тогда, когда личность и принципы были сформированы, когда платоническая любовь уже заняла более высокое место в ценностной ориентации, чем сексуальные приключения. Его чувства походили на коллекцию кристаллов, слившихся в драгоценном камне, обрамленном защитным металлом. В своей книге Шагал сообщает, как повесил в домашней мастерской нарисованную обнаженной Беллу. А мать назвала работу «срамом» и, пристыдив сына, велела убрать. Описанный эпизод является весьма полезным для оценки отношений Марка к сексуальной сфере вообще, потому что центральным мотивом для демонстрации рисунка являлось распирающее грудь, горделивое желание сообщить окружающим, что наготу любимой он способен воспринимать прежде всего как красоту, а уж потом как волнение плоти и чувственное сплетение тел. Хотя, очевидно, что сексуальное желание он также испытывал и не имел намерения скрывать этого, потому что осознанно сумел перешагнуть через него.
Видением и восприятием своей миссии в искусстве Шагал, безусловно, отличался от большинства живописцев, хотя многие его полотна вызывают у неискушенного наблюдателя лишь недоумение. Не сама любовь, а ее умиленно-эпическое выражение становится у Шагала более могущественным, нежели формы представления собственных чувств. К неоспоримым же преимуществам Беллы можно смело отнести ее направленную на мужа чувственность и заботу, также во многом являющуюся проекцией отношений, принятых в крепких еврейских семьях. Но и не только. Белла, в отличие от многих женщин, вышедших замуж и тотчас забывших о себе, проявляла ощутимую заботу о своем духовном и физическом очаровании. Чего только стоит ее решение писать, выношенное и осмысленное, являющееся явственным выражением самосовершенствования, желания духовного роста и соответствия супругу. Ее образ всегда оставался плодом собственных устремлений, результатом желания сохранять себя свежей и красивой, такой же библейски чистой, какой она была во время их первой встречи. Они старались друг для друга. Обоюдными усилиями они создали нерасторжимую связь – союз вечно влюбленных, осмысленно преданных, обезоруживающе единых. С течением времени вместе они являли собой единое энергетическое поле любви, сформированное божественными объятиями.
Марк Шагал всегда старался ввести в свою живопись «душевное беспокойство», «четвертое, духовное измерение», которое «взаимодействует с остальными тремя». Жизнь этого в высшей степени сосредоточенного человека была насквозь пронизана его собственным беспокойством, непреодолимым желанием сообщить миру нечто новое, более приближенное к совершенному, чем все, что было до этого. Белла же – часть этого страстного сообщения; их совместная жизнь в самом деле казалась пребыванием в невесомости, которое он так часто рисовал, парением, чарующим полетом, вещающем зрителям о величии любви как части того сказочного совершенства, которое мастер переносил из своего воображения на холст. Кажется, они и вправду летали. Марк Шагал много раз изображал их полет на полотнах, нацеливаясь на проникновение в вечность, усиливая экспрессию нескончаемой песни любви, печальной и святой, потому что слишком рано она была прервана неумолимой рукой судьбы.
Из чего, из какой небесной ткани был соткан покров их заоблачных, неземных отношений? Они оба к моменту оформления союза пребывали в каком-то колдовском мире, отделенном от мирского, привычного бытия. Они казались окружающим как бы не от мира сего. Марк в своем кругу был почти изгоем, Белла же в своем мирке жила маленькой блестящей рыбкой в неусыпно охраняемом аквариуме, из которого хотелось выплыть в широкое пространство, но было и боязно, и не совсем понятно, как это сделать. И Шагал, выступив отчаянным рыбаком, выудил ее, чтобы вместе мятежно и даже дерзко для привычного им закостенелого мира парить над пространством в только им двоим понятной невесомости. Они научились ощущать себя «жилистой костистой плотью с пучком белых крыльев», как иронично выразился о себе Шагал в автобиографии.