8. Догонялки
Шрифт:
Лодейщики побежали вниз несолоно хлебавши. А вот Николай вынес из этой беседы интересную дополнительную информацию. Чем и поделился вечером со мною и ближниками.
— Лодейка — булгарская. Купцы на ней — из Булгара Великого. Бывал я там, сам торг вёл. Народ мастеровой — кожи хорошо делают, сапоги, упряжь разную. Но — бессермены. И купцы они… так себе. Под властью царя ихнего — кагана булгарского, живут разные народы. Вот и мокша эта — из данников булгарских. Купцы их в гребцы наняли. Далеко в Русь булгаре не ходят. Муром, Владимир, Ярославль, Рязань… Но в этот год прослышали они, что, из-за похода Великого Князя Киевского на Олешье, чумаки за
Николай, гордый от всеобщего внимания и проявленной им сообразительности с эрудицией, оглядел присутствующих и умильно уставился на сидевших в уголке Трифену с Елицей. Но был прерван задумчивым вздохом Потани:
— Это — да. Это — хорошо. Ну, соль-то. А то у нас уже намале. Я уж думал дела останавливать. Надо ж к мясоеду оставить. А теперь-то… Где сетку-то для гусей нынче растягивать будем? А, боярич?
Вот такие мне загадки задаёт туземная «святорусская» жизнь.
Глава 171
Размышляя над различиями жизни реальной и придуманной, литературной ли, сказочной ли, обнаруживаю я странное свойство, вполне проявляющееся в этой истории с похищением Трифены.
Во множестве сказаний и эпосов описывается похищение женщины и её вызволение. История Елены Прекрасной — лишь один из примеров. Возможны варианты с носительницей страшных тайн, или сокрытых знаний, или удивительных артефактов, или с принадлежностью к древнему и великому роду. Какие-то династические, или дипломатические, или матримониальные задачи. История Шрека — одна из разновидностей.
Мотив всегда — любовный. Или — изначально, или — страсть вспыхивает уже в процессе. Но отнюдь не нормальное, по моему мнению, стремление к свободе и справедливости, желание просто освободить человека, пусть бы и женщину, из рук похитителей.
Удивительно, что и иная, очевидная причина для «операции по освобождению», не рассматривается ни в эпосе или фольклоре, ни в литературе.
Ни один чабан не позволит спокойно воровать своих овец. Ни один пастух не позволит уводить коров из своего стада или лошадей из своего табуна. Скот воруют всегда. И если пастух не хочет защищать свою животинку, то он скоро потеряет всё.
Аналогия между воровством скота и воровством людей звучит и в 20 веке в песне Яшки-цыгана из «Неуловимых мстителей»:
«На пять замков запирай вороного — Выкраду вместе с замками!»и
«Спрячь за высоким забором девчонку, Выкраду вместе с забором!».Хорошо видно: различие чисто технологическое, состоящее лишь в способе ограничения свободы доступа.
Как говорил Наполеон: «Народ, не желающий кормить свою армию, вскоре будет вынужден кормить чужую». Но очевидно и обратное: «пастух, не сохраняющий своё стадо, вскоре будет вынужден сам пастись в чужом». В здешних реалиях: с ошейником на шее.
Мотив сохранения своей собственности, своего скота, своих рабов и рабынь, типичный, постоянный, составляющий обязательный элемент повседневной деятельности великого множества людей, племён, государств в продолжение тысячелетий, практически отсутствует в художественной литературе. И наоборот: мотив весьма редкий, встречающийся в жизни человека единственный раз, да и то весьма не у каждого, мотив спасения возлюбленной — наполняет собой огромное количество страниц, песен, кинолент…
Для меня, выросшего при социализме с его «общенародной» собственностью, и пережившего становление российского «дикого» капитализма, ощущение: «Это — моё. Моё — надо защищать» — очень острое. Жизнь научила. Там ещё, на рубеже второго и третьего тысячелетия.
За «просто женщиной» в той жизни я бы в такую авантюру не полез: равноправие, демократия, эмансипация… «Кто тебе дал право её освобождать? Как ты посмел принять решение без предварительного согласования со всеми заинтересованными дееспособными лицами и компетентными органами?». Правовое поле, цивилизованное государство, уровень достаточной самообороны… Позвоните в полицию, вызовите пожарников… Да ну их, сами разберутся… А вот здесь свою личную овечку, пусть и двуногую… кроме меня — выручать некому.
По обычаю своему, немало обдумывал я это дело и кое-какие пользы в нём
углядел. Не единожды применял я и «ловлю дураков на голую бабу», и лодейку
особую изделал, дабы по рекам быстро бегать да с татей речных взыскивать.
Примечал — как своё сохранить, как чужое забрать. Да и просто скажу: когда
в Бряхимовском бое повалил на нас супостат, когда закричали все: «Мордва!
Мордва!» да назад подалися, то я, сдуру конечно, вспомянув об этом деле, о
победе своей лёгкой да о после того ласках жарких, со всеми-то назад не
успел, впереди строя оказался. А уж потом — только и оставалося голову
свою — уберечь да в других делах умения полученные — употребить.
Дальше пошла рутина обычной сельской жизни. Один из «печных дедков» помер, а двое слегли по болезни — на НКЗ требуется пополнение личного состава.
Светана не дала Фангу: «чудище лесное, а туда же лезет!». Тот, следуя своим велесо-голядским нормативам «приличного поведения в отношениях с дамой», отделал её так, что она три дня лежала — на кухне «минус один».
Домна мне всё про это высказала — «по-натащил с лесу нехристей!» — и сгоряча разругалась со своим Хохряковичем. Естественно — «вся на нервах» — обварила себе ногу. Ничего принципиально нового — смотри «Законы миссис Паркинсон». На кухне — «минус два».
С утра я обнаружил перед крыльцом стоящего на коленях «горниста»: выгнанный Домной из общей постели Хохрякович собрал молодёжь, включая уже и старшего из «мусорных кучев», и устроил «бордельеро» с бывшей Кудряшковой жёнкой в качестве главного инструмента. «Инструмент» несколько пострадал, исполнять основные производственный обязанности по кухне — временно не может. «Минус три».