80 сигарет
Шрифт:
– Это хорошая музыка, – сказала Нина, не поворачивая к Токарю головы и не открывая глаз, – я на ней выросла. «Мьюз», «Колдплей», «Радиохед», «Касабиан»… наши так не умеют. Или не хотят. Да нет, наверное, все-таки хотят. Просто ни черта не получается.
Токарь с сомнением на нее покосился.
– Ну, не знаю. Не слушаю я такое. Песня должна быть со смыслом. Жизненная. Наговицын там, Круг, «Лесоповал»… чтоб за душу цепляла, понимаешь?
Улыбнувшись, Нина как-то странно на него посмотрела.
– А как у тебя с английским, милый?
– Не понял?
– Ну, насколько
– Я его вообще ни хрена не знаю, – выпалил Токарь простодушно.
– Тогда почему ты решил, что в этих песнях, – Нина кивнула на магнитолу, – нет смысла?
– Ну, может, и есть. Только какой? Слов-то я не понимаю.
– А разве обязательно понимать слова?
– Ясен пень! – удивился Токарь вопросу. – А как же!
– Музыка, – сказала Нина, – это в первую очередь экспрессия. Эмоции. Она должна воздействовать на человека на психоэмоциональном уровне, понимаешь?
– Нет, – честно ответил Токарь.
Нина устало вздохнула.
– Салюты. Ты любишь салюты?
– При чем тут салюты? Какие еще салюты? На Новый год которые пускают, что ли?
– Да, блин, фейерверки, обычные фейерверки!
– Ну, люблю.
– Вот, – Нина подняла вверх указательный палец. – А за что ты их любишь? Чем они тебе нравятся?
– Че за вопросы? Я вообще не въезжаю. Потому что они красивые, епта, че тут непонятного?
Нина кивнула.
– Красивые, – повторила она и победоносно улыбнулась. – То же самое и с песнями. Совсем необязательно понимать слова, чтобы наслаждаться красотой музыки. Скорее, даже наоборот: восприятие песни намного чище, когда слушателя не отвлекает необходимость вдумываться в смысл текста. Незнание языка стимулирует воображение. В этом и состоит искусство музыки: передать эмоции посредством звуков, оставляя простор для субъективного восприятия. И с этой точки зрения не существует никакой разницы между музыкальными произведениями без вокальной партии, будь то классика или клубная электроника, и песнями, потому как вокал – это такой же музыкальный инструмент, как и, скажем, балалайка.
Нина вытащила изо рта Токаря сигарету, сделала пару коротких затяжек и вернула обратно.
– И с живописью все примерно так же, – продолжала она, выпустив через ноздри две тонкие струйки дыма. – Классика есть классика, и как ее воспринимать, знает каждый. Хотя бы приблизительно. А вот как смотреть на полотна Гогена или Лотрека? Я уже не говорю о Кандинском.
Токарь откашлялся.
– Мне эти фамилии ни черта не говорят, но я так понял, речь о какой-то мазне?
– Ну типа того, – весело рассмеявшись, сказала Нина, – мазня. Но как воспринимать ее, если ни фига непонятно?
– Да никак. Мазня – она и в Африке мазня. С дебилов капусту стригут, вот и все.
– Ошибаешься, – Нина помотала головой. – Снобизм не смог бы просуществовать так долго, да еще и занять почетное место в мире искусства.
Токарь отмахнулся.
– Ай, да дерьмо это все собачье. Напридумывали кучу красивых слов, чтобы оправдать свое неумение рисовать, а вы рты и раскрыли.
– Согласна. Всевозможных стилей – как у дурака фантиков, и порой многие из них оказываются
– Фу, блять.
– …Но я говорила в общем, о классической и беспредметной, абстрактной живописи. В чем красота Данаи, понятно и пэтэушнику. А вот в чем великолепие картин того же Клайна?
– Ты о каких-то каракулях, да?
Нина весело кивнула.
– Да.
– В душе не ебу.
– Да очень даже просто: смотри и получай наслаждение от гармоничного распределения цветовых пятен. Видишь, мы опять вернулись к фейерверкам. Салют завораживает тем, что окрашивает черное небо десятками ярких цветов. И опять же, тут тебе и музыка. Ведь беззвучные разноцветные сполохи в ночном небе выглядят не так эффектно, нежели когда слышно грохот разрывающихся петард. БА-БАХ! И этот «БА-БАХ» в таком контексте – самая что ни на есть музыка!
Глаза девушки горели. Она по-турецки уселась на сиденье и всем телом повернулась к Токарю.
– Фейерверк радует твои глаза и уши, и ты не ищешь в нем никакого смысла. Ты просто получаешь удовольствие от созерцания, усиленного музыкой взрывов. То же и с абстракционизмом. Правда, там восприятие только лишь через зрение.
– Хуйнуть в холст ведро краски и я могу, хе-хе, – перебив Нину, пошутил Токарь, однако она не засмеялась. Напротив, лицо девушки стало серьезным. Возбуждение в глазах сменилось разочарованием, а следом и ледяным безразличием. Она скинула ноги на пол, развернулась к лобовому стеклу и, глядя вперед, сухо закончила:
– Ни хрена ты не можешь. Чтобы «хуйнуть» в холст ведро краски и при этом получить шедевр, нужна профессиональная база, огромный багаж технических навыков художника. А у тебя получится просто… клякса. И вообще мы отвлеклись. Мы говорили о музыке. И все, что я хотела сказать, это то, что зачастую перевод на фиг не нужен. Миллионы людей ходят в театры на итальянскую оперу, ни слова не понимая по-итальянски, и получают при этом огромное удовольствие. А если тебе так уж важны слова, читай поэзию. Она для того и придумана.
– Слушай, ты че злишься-то? – Токарь раздраженно зыркнул на Нину. В случаях, когда женщины начинали показывать ему свой характер, он всегда предпочитал контратаковать. – Че я такого сказал? Вот ты такая умная, сейчас втирала мне всю эту бодягу, мол, слова неважны, слова неважны, – а может быть, они нас на хуй посылают в своих песнях, а мы и радуемся.
– Кто посылает? – опешила Нина.
– Да америкосы твои.
Он снова поглядел на Нину и мгновенно нахмурился: опять этот взгляд. Опять она смотрела на него так, словно… презирала?
Затянувшееся молчание нарушил, перекрывая музыку, звонкий смех Нины. «Бля!» – выругался про себя Токарь, по-детски вздрогнув от неожиданности.
– Че ржешь?
– А знаешь, может, ты и прав! Я как-то совсем позабыла об этом, ха-ха-ха!
Все еще смеясь, Нина выкрутила громкость на максимум, когда Мэтью Беллами ударился в гитарное соло, сняла кроссовки и закинула ноги на широкую приборную панель внедорожника. Усевшись таким образом, она отвернулась к окну.
И сразу же умолк ее добродушный смех.