80 сигарет

Генри Сирил

– Почему бессмыслица? – не понял Токарь. – «Прицеп» такой дали из-за фамилии, еще в школе. Так и прижился.

Нина зачерпнула ложку супа, попробовала его на вкус. Подумав, прибавила еще немного соли.

– Я неправильно выразилась. Конечно, определенная логика в этом есть. Даже вполне очевидная. Производное от фамилии и все такое, но, – она снова смешливо посмотрела Токарю в глаза, – не знаю… всю жизнь откликаться на какую-то кличку, которая по большому счету не имеет к тебе никакого отношения. То есть, я хочу сказать, ведь ты уже не мальчик.

Тебе не кажется, что в твоем возрасте это как-то несолидно, что ли? Слишком примитивно. Прости, это грубо, я не хотела тебя оскорбить. Давай я перефразирую. В моем понимании, прозвище в первую очередь отличает от имени и фамилии то, что человек сам имеет возможность выбрать его себе…

– Я не знаю ни одного пацана, кто бы придумал себе погоняло сам, – перебил Токарь девушку.

– Ну пусть так, – согласилась Нина. – Ты прав. Когда кто-то сам выбирает себе кличку, это попахивает нарциссизмом. Но в любом случае, давать прозвища человеку должны люди, которые хорошо знакомы с этим человеком. Кто близок ему по убеждениям, кто хорошо его знает, то есть друзья. Только в этом случае прозвище будет действительно соответствовать его внутреннему миру.

– А почему вообще кликуха должна соответствовать внутреннему миру?

– Потому что в ином случае в ней теряется всякий смысл, а значит, пропадает и необходимость. Зачем тогда эта замена настоящего имени, которое было дано тебе при рождении, на пустое, бессмысленное прозвище?

– Да че ты прицепилась ко мне с этими прозвищами? Говорю же, с детства привык, вот и все, – Токарь начинал закипать.

– А в шестьдесят лет ты тоже будешь Токарем? – На мгновение на лице Нины появилась с трудом уловимая тень брезгливой иронии. – Хотя о чем я спрашиваю…

И прежде чем Токарь успел найти, что на это ответить, Нина провела ладонью по его щеке и улыбнулась ему так, что у него перехватило дыхание.

– Не обижайся, пожалуйста, на меня, милый. Иногда мне самой хочется врезать себе по физиономии.

– Петухи обижаются. Думай, че городишь, – вырвалось у Токаря.

Нина изумленно на него посмотрела.

– Что?

– Ладно, проехали, э-э-э, я хотел сказать, это… извини, короче, – уткнувшись глазами в пол, выдавил из себя Токарь. Крайне редко ему доводилось извиняться перед кем-либо.

Но Нина и не думала обижаться. Напротив, ее губы растянулись в удивленной улыбке.

– Нет-нет. Не извиняйся. Все нормально. Я просто не совсем поняла, что это значит: «петухи обижаются». Какие петухи? Те самые, которые в тюрьме?

Токарь серьезно кивнул.

– А остальные люди, стало быть, не обижаются. А что тогда?

– Огорчаются, – ответил Токарь, подозрительно сдвинув брови. Ему казалось, Нина смеется над ним.

– Огорчаются?! – прыснула девушка. – Ты ведь шутишь, правда? Да ладно, серьезно? Так ведь даже нельзя сказать: «Я на тебя огорчаюсь». Это вообще на каком языке? Так может сказать гастарбайтер, для которого русская речь не родная. И что, если кто-то назовет тебя обиженным, ты… а действительно, что тогда?

– Ебасос

ему расшибу. В лучшем случае.

Токарь нервно играл желваками, то и дело открывая и закрывая крышку своей позолоченной «Зиппо».

Но Нина, казалось, этого не замечает.

– Это просто фантастика, ха-ха!! Такая разница толкований! – Девушка отщипнула кусочек хлеба, закинула себе в рот и, глядя на Токаря, с переигранным театральным восхищением несколько раз похлопала в ладоши. – То есть ты изобьешь человека только за то, что он обратится к тебе на нормальном русском языке? Я уж не говорю о том, что за такую «провинность» в принципе людей бить нельзя. Откуда несчастному вообще было знать, что обращаться к тебе можно только на каком-то вымышленном, несуществующем языке?

– Кто надо, тот знает, – Токарь закипал.

– И потом, чем тебе вообще не угодило слово «обижаться»? На кой черт нужно было брать самый подходящий из глаголов, характеризующих это чувство, и заменять его на совершенно неправильное по смыслу слово? Ну хорошо, допустим, лично тебе наплевать на языковые нормы. Но за что же бить того, кто говорит правильно? Тебе-то какая разница?

Нина слишком поздно поняла, что перешла за черту дозволенного. Токарь вскочил с места, отшвырнул стул ногой и заорал на все кафе:

– Какая разница?! Один ебет, другой дразнится!!!

От неожиданности Нина вздрогнула. Улыбка медленно сползла с ее губ. Мужчины за дальним столиком покосились на Токаря, а официант предпочел не делать даже этого. С фанатичным усердием он дышал в стаканы, протирал их и ставил на место.

Красный, как рак, Токарь стоял неподвижно, буравя Нину своим жутким, свирепым взглядом. И всем, кто присутствовал при этой сцене, было совершенно понятно, что сейчас он борется с желанием разбить красивое личико своей спутницы.

В повисшей тишине отчетливо слышалось тяжелое дыхание Токаря. Он вбирал воздух полной грудью и с шумом выдыхал через ноздри. Так дышит разъяренный бык, растравленный матадором. И когда, казалось, Токарь уже собрался замахнуться, чтобы ударить девушку по лицу, Нина, хлопая ресницами, неожиданно пролепетала:

– Прости. Я, наверное, сказала какую-нибудь глупость.

То, с какой интонацией она это произнесла и, главное, с какой готовностью попросила прощения, даже не понимая, за что она его просит, мгновенно охладило Токаря.

Сама того не зная, а быть может и намеренно, Нина сыграла на древнейшем чувстве, свойственном таким людям, как Токарь. Сладком чувстве господства над женщиной, ибо нет для него в мире ничего более дурманящего, чем женщина, смиренно повинующаяся мужчине.

Разумеется, ничего подобного Токарь не подумал. Всю мыслительную работу проделали за него генетические духи предков.

Мощный выброс эндорфинов.

У Токаря закружилась голова. Ему захотелось обнять эту девочку.

На глаза Нины навернулись слезы. Она виновато улыбнулась и робким кивком головы «попросила» Токаря вернуться на свое место.