9. Волчата
Шрифт:
Не скажу, что мне сразу вспомнились мои первые впечатления после «вляпа». Но — мордой в снег… Охреневание — было. И оно стало ещё больше, когда я увидел в своей груди — торчащую стрелу.
Да ещё и неправильно торчащую — не в глубь моего… очень родного, любимого и уже привычного тела, а — вдоль. Его же — родного и любимого. Стрела прошла вскользь. От левой руки до правой. Через грудь тулупчика. Но — не мою. Странно…
И… и чего теперь? Чего с этим делать и как быть? Как-то… вынуть, наверное, надо? Мешает, однако. Я здесь уже видел, как стрелы из мертвяков вырезали. Но я-то —
Как-то её надо… ухватить. За какой-то конец. И куда-то… дёрнуть. А она вся такая… намазанная чем-то… Или достать нож и разрезать тулуп? Или как?
Моё ну очень глубокое недоумение было прервано очередным «твоюмать» от Ивашки. Он вернулся на облучок, посмотрел сверху на меня, стоящего на коленях на снегу рядом с санями. Зарычал и, ухватив за шиворот, вкинул внутрь. Отобрал поводья и начал их дёргать. Сухан сзади поднял сани, развернул им задок, ввалился сам, мы встали в колею и поехали.
Я тупо разглядывал эту палку у меня в груди. Тупость была столь наглядна и столь высокой концентрации, что Сухан занялся мной. Сломал оперённый конец стрелы, вытащил оставшийся кусок, внимательно осмотрел наконечник. Блин! Степняки же ещё и ядом свои стрелы смазывают! Самого Темуджина отравленной стрелой ранили.
Но я не Темуджин — наконечник Сухана не заинтересовал. Распахнув на мне тулуп, он внимательно осмотрел тоже порванную на груди свитку. И поцарапанную кольчужку под ней. Аккуратно потрогал колечки на моей груди. Там, где на шнурке, под кольчугой и рубахой, висит костяной палец с его душой. Запахнул на мне одежду и снова улёгся на дно саней.
Ну, факеншит! Ну, мертвяк ходячий! Хоть бы слово какое… Успокаивающее, ободряющее…
– Хреново, боярич, не уйти нам. Погибель пришла. Чего делать-то?
Вот и слово. От Ивашки. Очень… успокоил и ободрил.
Я закрутил головой, пытаясь понять — «на каком свете я нахожусь». И как бы мне на нём задержаться.
– Глава 189
Впереди, в четверти версты нахлёстывал лошадей Борзята. Было слышно, как он орёт страшным голосом на свою тройку.
«Слышу звон бубенцов издалёка — Это тройки знакомый разбег, А вокруг расстелился широко Белым саваном искристый снег».Бубенцы в его тройке уже не звенели, а беспорядочно тарахтели.
Ближе — «расстелился широко» и совершенно бесплатно, я бы даже сказал — free, предлагаемый автором русского романса — «белый саван». Спасибо, не надо. Рано нам ещё. И вообще — не люблю искрящиеся саваны.
Сзади, в шагах двадцати, шла наша вторая тройка. Ноготок на облучке не орал, но уже крутил над головой кнутом. За его спиной, развернувшись назад, стоя на коленях в санях, Чарджи держал в руках лук. Сбоку, над бортиками саней периодически высовывались и прятались головы Николая и Чимахая. Тонкая нервная организация души Николая наглядно демонстрировалась более высокой частотой мелькания его тыковки.
Ещё дальше, в паре сотен шагов, улюлюкала толпа скачущих серых тараканов. С полсотни. И, судя по их движениям, палки, которые у них в руках, не дротики, а луки. Держат в левой, а не в правой. Но — не стреляют. То ли дистанция велика, то ли — стрелять вдогонку — очевидная глупость.
Стрела летит довольно медленно, примерно, 30 километров час. А лошади разгоняются до — вдвое быстрее. Бить стрелами хорошо или на отходе, когда ты остановился и скорость набегающего противника добавляется к скорости стрелы, или — атакуя стоячих, когда добавляется скорость твоего коня.
Беда не в стрелах — беда в конях. За полдня наши кони притомились, да ещё в моей тройке — не комплект. Как быстро они выдохнуться? И тогда нам…
В следующий момент меня приложило об борт саней. Как-то… дежавюшно: опять лицом. Сани резко вильнули и понеслись к берегу. Поперёк реки, поперёк укатанного санного следа, по которому мы удирали, шёл другой — от берега до берега. Вот на него-то, не останавливая, не снижая хода, и повернул Ивашко. Вторая тройка чуть притормозила и повернула за нами.
Мы вылетели по какой-то ложбинке на невысокий берег. Проскочили реденький голый перелесок, за которым оказался обнесённый высоким забором хутор. След саней вёл к воротам в этом заборе, но справа было чуть заснеженное пустое ледяное пространство — замёрзшее озерко? Болотце? Копыта коней простучали, скрежеща подковами на льду, вынесли нас на другую сторону. Лес, поляна, какая-то просека, снова лес… и ярок. Куда мы и влетели. Кони — по брюхо. Приехали.
Поинтересоваться ближайшими планами — я не успел. Ивашко стал обрисовывать наше будущее сам:
– Мать твою и Пресвятую Богородицу! Триединого во всех мордах! Сброю — к бою! Всем — на хрен! Ноготок — туда! Коней — убрать! Торку — на ёлку! Всем — с глаз долой! Куда прёшь?! След останется! Стоять молчать ждать! Бегом! Тихо!
Ну, в общем, всё понятно. «Занять места согласно боевого расписания».
Чарджи с луком уже оказался между ветвей довольно высоко на сосне, Чимахай, быстренько срубив в стороне несколько еловых лап, вместе с Николаем заметали следы на снегу. Ивашко снова убедительно сказал на великом и могучем — и они бросили это несвоевременное занятие. Ноготок, уютно завернувшись в свой тулуп, устроился в ветвях ещё одной сосны возле тропы. С другой стороны — прилип к стволу и стал как-то… неразличимым Сухан с рогатиной.
Мне Ивашко энергично указал место в стороне, в густом молодом ельнике.
Я, вообще-то, наслышан о разных нетрадиционных формах секса… Но — с молодыми ёлками?! И причём здесь размер бюста Иисуса? А! Понял! Это — иносказательно! Тогда — я побежал.
Куда сказано — туда я и устремился. Полный боевого духа, храбрости, отваги и душевного волнения. С шашечкой наголо…
И всё затихло. И стало возможно вспомнить себя.
Так, Ванька. Закрой, наконец, рот — анус простудишь. И перестань вылуплять гляделки — обледенеют на морозе. Вдох-выдох. Тихо. Счас враги прибудут. Почтово-курьерским. Тут мы их всех как…