90 миль до рая
Шрифт:
Она уже вытряхивала тайный сосуд и суматошно пересчитывала деньги. Что скажет Хуан Мигель, когда обнаружит в тайнике лишь пару кубинских песо? Что подумает? Как объяснить ему пропажу? Выдумать что-нибудь? Сказать, что их ограбили, или признаться во всем? И что тогда?… А что сейчас? Их объединяет только ребенок. Они оба это понимают. Ничего нельзя вернуть, как нельзя реанимировать труп…
– Вот деньги и браслет, – протянула Элисабет необходимую Ласаро сумму и жгущий руку предмет.
– Там еще это… Надо бы вернуть и то нижнее белье, – напомнил любовник.
– Ах да! – вскрикнула Элис и спустя мгновение вернулась с небольшим свертком. – Вот оно. Отдай все, лишь бы они тебя отпустили.
Он, не благодаря, рванул с возвращенными подарками и деньгами чужой семьи к своим конвоирам, оставляя Элисабет с одной только мыслью – о том, что она не могла поступить иначе.
Снова войдя в свою спальню, она бросила взор на открытую тумбочку с выдвинутым ящиком, откуда минутой раньше был извлечен ворованный браслет. Там лежало еще одно украшение – бусы из семян и ракушек, первый подарок Хуана Мигеля. Она взяла бусы в руку, и внутренний голос констатировал факт: «Это принадлежит мне по праву, и никто не попросит это назад…»
Но голос из подсознания был тут же заглушён. Элис аккуратно положила бусы обратно и задвинула ящик.
…Лейтенант Мурильо, оставивший Баньо в машине, перехватил Ласаро на углу и принял деньги вместе с браслетом без актов и протоколов.
– Здесь триста? – нахмурил бровь нечистый на руку полисмен. – Ладно, пересчитывать не буду. У тебя есть пять суток на погашение оставшейся части. Браслет и это еще что? Белье… Верну потерпевшим сегодня же. Главное – не трепи языком. С немцами, думаю, до завтрашнего вечера уладим и с алиби твоим. Все, свободен… До завтра. Надеюсь, видеокамера в исправном состоянии?
Мурильо отстегнул наручники, и Ласаро побежал прочь.
– Ну все, теперь мы квиты. Оба срубили по двадцатке, – хитро подмигнул Мануэль Эстебану.
– Твой куш побольше будет, амиго, – намекнул сержант на лукавство напарника.
Мурильо завелся:
– Что ты имеешь в виду?!
– А то! Думаешь, я не видел, как ты у него еще в «Ла Румбе» червонец вырвал! Значит, тридцатку с него поимел, а не двадцатку. Мне все равно, только не надо меня за простофилю держать! Я тебе не лузер какой-то!
– Да пошел ты! – плюнул в окно лейтенант, уже спокойный. Баньо видел только верхнюю часть «айсберга», самый мизер из того, что сегодня провернул Хеладо.
Превратности судьбы. Того, что видел Мендоза, оказалось достаточным, чтобы в недалеком будущем, когда агенты спецслужб начнут расследование совсем по другому делу, в котором также фигурировала личность Ласаро Мунеро Гарсиа, обвинить лейтенанта Мурильо в коррупции:
– Я не знал Мунеро в лицо. А лейтенант Мурильо знал, так как был к нему приставлен. Он знал, что тот подозревается в ограблении немецких туристов, и отпустил его за тридцать песо. Продался за тридцать сребреников, иуда!
Сослуживцы по участку не сомневались, что Мурильо и Мендоза друг друга стоили. Памятуя о целом прейскуранте прозвищ двух «неразлучных товарищей», они единогласно выделили для оценки ситуации наиболее подходящие, метко пошутив в раздевалке:
– Баньо наконец-то покакал… Мороженым!
Бежать… Бежать. И чем быстрее – тем лучше. В этой проклятой стране с детских лет его только что и делали – так это унижали, отчисляя то из одной школы, то из другой. А он просто отстаивал свое мнение, как мог…
Ничего, что посудина ветхая и мотор на ладан дышит. До Флориды 90 миль. Проскочим…
Набралось семь платных клиентов. Живые деньги. Можно прихватить с собой только что оправившуюся от инфаркта мать, отца и брата. Можно, наконец, взять ребенка. Прекрасная мысль. Почему бы и нет. Хотя бы затем, чтобы насолить Даяне и ее склочной мамаше, донье Регле. Она никогда не уважала его, не считала достойной партией для своей дочурки. Подыскивала Даяне какого-нибудь прилизанного номенклатурщика из Союза молодых коммунистов. Обзывала неучем и неудачником. Это из-за нее все разладилось с Даяной, упрямой малолеткой, которая никогда бы не вырвалась из-под опеки своей мамаши.
Даяны дома не было. Ее вздорная старуха мать не согласилась дать Ласаро грудного Хавьера Алехандро. Что она себе позволяет! Это его ребенок! Эх, если бы дома вместо доньи оказался только отец Даяны дон Осегера. Тогда бы Ласаро смог осуществить задуманное – старик Лоренсо был простаком, обвести вокруг пальца такого бедолагу было бы одним удовольствием.
Ладно, времени на киднеппинг не оставалось. Донья Регла что-то заподозрила. Проницательная ведьма! Однако сильно Ласаро не расстроился, так как выкрасть собственного ребенка было для него второстепенной задачей. А тот факт, что по завершении успешного плавания грудной Хавьер мог стать для него в Штатах обузой, успокоил самобичевание Ласаро за эту неудавшуюся попытку «праведного» обмана.
На хвосте крутился его жадный надсмотрщик лейтенант Мануэль Мурильо. Ласаро больше не собирался с ним пересекаться в этой грешной жизни и тем более не имел ни малейшего желания платить ему вечную дань.
Ласаро сжигал все мосты. Ему нечего было здесь терять. Для него Остров свободы мог стать лишь тюрьмой.
С детства он был сильнее всех своих сверстников, но они, с их чувством стадности и коллективизма, всегда объединялись против него или в силу своего бессилия жаловались учителям. А если он сколачивал вокруг себя ребят, признающих его безоговорочное лидерство и непререкаемую власть, – его определяли в правонарушители и почти всегда изгоняли из школы.
Повод без труда находился. Ведь он был человеком действия, человеком протеста. Если какого-нибудь школьника поранили шилом, если какой-нибудь старшекласснице разбили нос или школьный двор забросали жестяными банками с экскрементами – можно было не сомневаться, что это дело рук Ласаро и его дружков.
Такие, как он, завоевывают Америку. Потому что действуют без оглядки на последствия. Своим процветанием в Штатах он отомстит системе, отвергшей его…
Не давал покоя главный вопрос – надо уговорить Элисабет. Без нее, вернее, без ее богатеньких родственничков на первых порах придется худо.