900 дней. Блокада Ленинграда
Шрифт:
«Очевидно, он знает не больше нас», – записал Головко в своем дневнике 18 июня.
«Печально. Подобная неясность сулит не особенно приятные перспективы в случае неожиданного нападения. Вечером Попов уехал в Ленинград. Я провожал его до Колы. Он угостил нас на прощание пивом в своем специальном вагоне, и на этом наша встреча закончилась.
Из Москвы тоже ничего определенного. Ситуация по-прежнему неясная».
И в четверг 19 июня она не прояснилась. Участились полеты немцев над нашей территорией. И в пятницу – ничего не известно. В субботу Московский музыкальный театр имени Станиславского, отправившийся на летние гастроли по стране, давал в Мурманске «Периколу» Оффенбаха. Головко решил пойти. Он пригласил также члена Военного совета А.А. Николаева и начальника штаба вице-адмирала С.Г. Кучерова. Театр был полон. Не хватало мест, и часть публики стояла.
Головко расслабился, музыка прогнала тревогу; то же, судя по лицам, произошло с его спутниками.
Беззаботной казалась и публика, возможно, оттого, что присутствовали Головко с помощниками. «Раз начальство здесь, значит, дело не так плохо», – читал он на лицах публики, гулявшей в фойе в антрактах.
На
В расположении командования обороны Ленинграда в Кингисеппе на Моонзундском архипелаге у Балтийского побережья Эстонии майор Михаил Павловский провел субботу 21 июня. Он много дней получал донесения о необычной активности немцев, но в субботу ничего нового не произошло. Когда Павловский уже собирался уходить, позвонил его друг из 10-го пограничного полка майор Сергей Скородумов.
– Как ты смотришь на то, чтобы вместе со своей половиной пойти в театр? Будет концерт ансамбля песни и пляски НКВД, я взял билеты.
Павловский сказал, что спросит жену.
– Сегодня были инциденты? – поинтересовался он.
– Абсолютно спокойно, – ответил Скородумов.
Обе пары пошли на концерт. Потом возвращались домой. Город затих, многие уже спали, хотя было светло как днем.
Когда Павловский с женой, уже дома перед сном, обсуждали предстоящую в воскресенье поездку за город, раздался телефонный звонок. Вызывали в штаб.
– А в чем дело? – спросила жена Павловского.
– Не знаю, Клава. Ничего не знаю. Может быть, учения.
Поцеловав жену, он осторожно, чтобы не разбудить спящих детей, открыл дверь и вышел из дому. Приближалась полночь.
В других пограничных районах происходило то же, что в Ленинградском.
21 июня застало генерала армии Ивана Федюнинского командиром 15-го стрелкового корпуса, который базировался в Ковеле и оборонял участок Центрального фронта в районе реки Буг. Напряженность возросла с тех пор, как 18 июня, в среду, в расположение части перебежал немецкий солдат и сообщил, что нацисты готовятся напасть на Россию 22 июня в четыре часа утра [2] . Когда Федюнинский доложил об этом своему начальнику, генералу М.И. Потапову, командовавшему 5-й армией, тот коротко ответил: «Не верьте провокациям». Но в пятницу, возвращаясь с маневров, Федюнинский встретил генерала Константина Рокоссовского. Рокоссовский, командир механизированного корпуса, приданного 5-й армии, не отмахнулся от свидетельства о надвигающемся нападении фашистов. Он вполне разделял озабоченность Федюнинского [3] .
2
Много было написано в связи с этим инцидентом; имеются противоречивые данные относительно того, когда именно дезертир перебежал в расположение советских войск. В оперативном журнале 90-го погранотряда сообщается, что 21 июня в 9 часов вечера четвертое отделение этой части задержало немецкого перебежчика. Он назвался Альфредом Лискофом, солдатом 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Сдался добровольно у городка Владимир-Волынский, заявив, что немцам приказали начать наступление в 4 часа утра. Он об этом слышал от своего командира, лейтенанта Шульца, а также видел, как войска готовятся к наступлению. Информация была передана по прямому проводу майором Бычевским в Киев начальнику Погранвойск Украины и по радио – командованию 5-й армии в Луцк, а также во Владимир-Волынский – командирам 87-й пехотной дивизии и 41-й танковой дивизии. А.Б. Кладт (История в СССР. 1965. № 3) полагает, что Федюнинский имел в виду этого дезертира и перепутал дату. Никита Хрущев в своей «секретной речи» 25 феврали 1956 года упоминает дезертира, который доставил информацию в ночь нападения (возможно, того же Лискофа), и говорит, что информация была передана Сталину вечером 21 июня, но Сталин ее проигнорировал. Лискоф прославился в начале войны. Его заставили обратиться к немецким солдатам с призывом свергнуть гитлеровский режим. Были расклеены огромные плакаты – сбоку его портрет и рядом его заявление о том, что якобы у германских солдат подавленное настроение. Дмитрий Щеглов видел такие плакаты на улицах Ленинграда 28 июня (Щеглов Дм. В ополчении. М., 1960. С. 8).
3
Озабоченность Рокоссовского была не настолько глубокой, чтобы помешать ему наметить на конец недели, 21–22 июня, поездку па рыбалку. Но в последний момент на субботний вечер был назначен концерт в его штабе в Новоград-Волынске, поэтому он оказался на месте и смог предупредить командиров. Но им было приказано явиться в свои части лишь «после концерта» (Калинин Н.В. Это в сердце моем навсегда. М., 1967. С. 8–9).
Федюнинский поздно ушел домой в субботу вечером. Не спалось. Он встал, закурил папиросу у открытого окна. Взглянул на часы. Один час тридцать минут ночи. Не нападут ли немцы сегодня? Все казалось спокойным. Город спал. Звезды искрились в глубокой синеве неба.
«Неужели это последний мирный день? – подумал Федюнинский. – Что будет утром?»
Телефонный звонок прервал размышления. Звонил начальник, генерал Потапов: «Где вы?» – «У себя», – отвечал Федюнинский. Потапов ему велел немедленно отправиться в штаб и ждать звонка по особо секретному телефону, так называемому ВЧ.
Федюнинский не стал ждать машину и, накинув на плечи шинель, помчался в штаб. Телефон ВЧ не работал. Он дозвонился по обычному телефону, и Потапов ему приказал поднять по тревоге дивизию. «Но не отвечайте на провокации», – настаивал Потапов. Положив телефонную трубку на рычаг, Федюнинский услышал выстрелы. Это нацистские диверсанты, проскользнувшие через границу, вели огонь по машине, которая была за ним послана, чтобы привезти его в штаб [4] .
Вице-адмирал Владимир Трибуц, командующий Балтийским флотом, в чью обязанность входила оборона морских подступов к Ленинграду, с явной тревогой следил за событиями мрачной весны 1941 года. Возможно, больше любого другого советского офицера Трибуц был осведомлен об активности германских самолетов, подводных лодок, транспортов, германских агентов и сторонников. В какой-то мере вопреки желанию (из-за проблем безопасности и трудностей строительства новой базы) он перевел штаб Балтийского флота из крепости Кронштадт, исторического местопребывания флота, на 300 километров западнее, в Таллинский порт. Трибуц обрел наблюдательный пункт в пределах недавно приобретенных и лишь частично освоенных прибалтийских территорий. Уже в марте 1941-го он доложил о прибытии германских войск в Мемель, как раз по другую сторону советской прибалтийской границы. В том же месяце полеты германских самолетов над балтийскими базами стали обычным явлением. К июню, по сведениям адмирала Трибуца, не менее четырехсот немецких танков сосредоточились в нескольких километрах от советской границы.
4
Сообщалось о ряде подобных нападений, в том числе и в соединении Федюнинского. Григорий Бакланов описывает инцидент, возможно основанный на случае с Федюнинским, в своем романе «Июль 1941 года», но там это происходит не рано утром 22 июня, а скорее ночью 21 июня (Бакланов Г. Июль 1941 года. М., 1965. С. 114–115).
Поведение германских инженеров, направленных работать для советского военно-морского флота, еще больше заставляло задуматься. В конце 1939 года русские купили у Германии недостроенный крейсер «Лютцов», затем переправили его в Ленинград весной 1940-го, чтобы достроить на крупных судостроительных верфях. Несколько сот немецких специалистов работали на «Лютцове». Однако в апреле из Германии не прибыли вовремя детали оборудования и запасные части, хотя до этого немцы были исключительно пунктуальны. Трибуц доложил об этом адмиралу Н.Г. Кузнецову, народному комиссару Военно-морского флота, который сообщил об этом Сталину. Однако Сталин лишь предложил следить за обстановкой.
Немного позже немецкие инженеры стали возвращаться домой под тем или иным предлогом. К концу мая в Ленинграде их оставалось лишь 20, к 15 июня убыли последние.
Одновременно из советских территориальных вод исчезли германские суда. К 16 июня не осталось ни одного. Трибуц так беспокоился, что в четверг 19 июня созвал заседание Военного совета и решил объявить на флоте готовность № 2. Начальник штаба вице-адмирал Юрий Пантелеев стал быстро составлять приказы, а Трибуц позвонил в Москву адмиралу Кузнецову.
«Товарищ народный комиссар, – сказал Трибуц, – мы пришли к выводу, что нападение Германии может произойти в любой момент. Надо ставить минные заграждения, иначе будет поздно. И повысить оперативную готовность флота».
Он выслушал Кузнецова и, повесив трубку, сказал Пантелееву: «Повысить оперативную готовность разрешил, но приказал проявлять осторожность, не поддаваться на провокацию. А с минными заграждениями придется подождать. Ну, приступим к делу…»
Вечером 21 июня морские рубежи Ленинграда – Балтийский флот, береговые базы, береговая артиллерия до самой Либавы (Лиепаи) на западе, караульные посты на островах в Балтийском море, крепость на арендованном недавно полуострове Ханко, а также подводные лодки, сторожевые катера и другие силы морского базирования – все были приведены в готовность № 2. Это лишь на ступеньку ниже всеобщей готовности к началу боевых действий. Выданы боеприпасы. Отменены отпуска. На посту команды в полном составе.
Сам Трибуц и его штаб переехали из Старого города на командный пункт, находившийся в подземном убежище за пределами Таллина.
Еще одно тревожное сообщение поступило к Трибуцу со сторожевого судна, подводной лодки М-96, находившейся у входа в Финский залив. Капитан А.И. Маринеско сообщил, что 21 июня часа в 4 утра видел конвой из 32 транспортов, многие транспорты шли под германским флагом.
В тот вечер Трибуц поддерживал непрерывную связь с адмиралом Кузнецовым, находившимся в Москве. Народный комиссар – человек с большим военным опытом, с юных лет в Военно-морском флоте, – был в середине 30-х годов военно-морским советником в Испании во время гражданской войны. Он разделял тревогу Трибуца, но не имел возможности действовать без указаний высшего командования. На свою ответственность он привел флот в готовность № 2, но формально это называлось учебными маневрами. А на деле это была мера предосторожности на случай внезапной войны [5] .
5
При чтении мемуаров Кузнецова создается впечатление, что инициатива объявления приказа о готовности № 2 принадлежала ему. Но как бы то ни было, он действительно издал 19 июня приказы о готовности № 2 не только для Балтийского флота, но также для Северного и Черноморского флотов. К.Л. Орлов утверждает, что приказ был издан Военным советом Балтийского флота (Орлов К.Л. Борьба за Советскую Прибалтику в Великой Отечественной войне 1941–1945. Т. 1. Рига, 1966. С. 52; Кузнецов Н.Г. Накануне. М., 1966. С. 109). Немцы к тому времени уже начали ставить минные заграждения в Финском заливе, но патруль Балтийского флота этого не обнаружил.
Опоздание с установкой минных заграждений было, по мнению вице-адмирала Н.К. Смирнова, причиной того, что от германских мин в Финском заливе погиб минный заградитель «Гневный» и получил повреждения крейсер «Максим Горький» (Смирнов Н.К. Матросы защищают Родину. М., 1968. С. 18).