900 дней. Блокада Ленинграда
Шрифт:
Азаров пошел прямо в штаб. Он узнал там, что начальник штаба И.Д. Елисеев собирался уже уходить домой, но раздался телефонный звонок и последовало предупреждение от Кузнецова. Дежурный офицер, капитан Н.Г. Рыбалко, провел вечер спокойно. В 22 часа 32 минуты он, позвонив на Инкерманский и Херсонский маяки, приказал зажечь огни, чтобы из гавани отбуксировали, как обычно, баржу с мусором.
В начале второго ночи Азаров стоял у окна кабинета. Как положено при готовности № 1, стали гаснуть огни Севастополя, зазвучала сирена, грохнули сигнальные выстрелы с батарей. Радио повторяло: «Внимание…
Городские власти, полагая, что происходят очередные учения, звонили в штаб, возражая против затемнения. «Почему так быстро затемнили город? Флот вернулся с учений. Дайте людям отдохнуть».
Им велели подчиняться приказам и не задавать вопросы. Тем временем из штаба флота позвонили на электростанцию. Ток был выключен, город погрузился во тьму.
В кромешной тьме город и флот, но с двух маяков лучи еще светили. Оказалось, телефонная связь с маяками нарушена. Может быть, саботаж? Наконец туда отправили мотоциклиста, огни погасли.
Тут и там зенитные батареи выпускали пробные очереди трассирующих пуль. Истребители запускали моторы. По сигналу «боевая тревога», данному в 1 час 55 минут ночи, поток матросов и командиров устремился на корабли. К 2 часам ночи дежурный Рыбалко отметил, что флот готов отразить нападение.
Часа в 3 ночи или чуть позже с береговых акустических установок Евпатории и мыса Сарыч сообщили, что слышен шум авиационных моторов. Запросив командование морской авиации и военно-воздушного флота, дежурный Рыбалко выяснил, что в воздухе нет советских самолетов. Из ПВО позвонил лейтенант И.С. Жилин, попросил разрешения открыть огонь по «неизвестным самолетам».
Рыбалко позвонил командующему флотом адмиралу Октябрьскому, тот спросил: «Какие-нибудь из наших самолетов есть в воздухе?»
«Нет, наших самолетов в воздухе нет».
«Запомните, – сказал командующий, – если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны».
«Товарищ командующий, – упорствовал Рыбалко. – Разрешите открыть огонь!»
«Действуйте по приказу», – прервал Октябрьский.
Тогда он обратился к вице-адмиралу Елисееву. Настолько уклончивым был ответ, что Рыбалко, офицер молодой, не знал, как поступить.
«Что же ответить Жилину?»
«Приказать ему открыть огонь», – решительно сказал Елисеев.
И Рыбалко сообщил Жилину: «Открывайте огонь».
Понимая, чем рискует, Жилин сказал: «Учтите, за этот приказ вы несете личную ответственность. Я делаю запись в оперативный журнал».
«Пишите, что хотите! – крикнул Рыбалко. – Но открывайте по этим самолетам огонь!»
В это время раздался гул самолетов, летевших на низкой высоте к Севастополю, треск зенитных орудий, вой падающих бомб. Лучи мощных прожекторов рассекли небо. Стали падать на землю объятые пламенем самолеты. Первый сбила батарея № 59. Над гаванью – грохот рвущихся бомб.
Произошло это после трех часов ночи. Двадцать второго июня. В воскресенье.
В Москве адмирал Кузнецов прилег на кожаном диване в углу своего кабинета. Было около трех ночи. Сон не шел. Мысли о флотах, о том, что может произойти.
Больше всего беспокоил Балтийский флот. Он с трудом удерживался, чтобы не снять трубку и опять не позвонить адмиралу Трибуцу. Но пересилил себя, вспомнив изречение Мольтке: после того как отдан приказ о мобилизации, остается только лечь спать, поскольку машина уже действует сама. Но сна не было.
Резкий телефонный звонок заставил его вскочить. Было уже совсем светло.
Он поднял трубку.
«Докладывает командующий Черноморским флотом».
По взволнованному голосу Октябрьского Кузнецов понял, что произошло нечто необычное.
«В Севастополе воздушный налет, – задыхаясь, проговорил Октябрьский. – Наши зенитные орудия отгоняют самолеты противника. Несколько бомб упало на город…»
Кузнецов взглянул на часы: 3 часа 15 минут. Началось! Нет сомнений. Началась война [21] .
21
Хронометраж событий, происходивших в ночь с 21 на 22 июня, оставляет желать лучшего: в разных вариантах своих мемуаров Кузнецов указывает разное время. Например, вице-адмирал Азаров утверждает, что услышал первые залпы зениток в Севастополе в 3.30 утра. Дежурный офицер Рыбалко приурочивал первые разрывы к 3.13. Адмирал Кузнецов, очевидно на основании записей Рыбалко, определяет, что немецкие самолеты прилетели в 3.07. У Октябрьского на то, чтобы связаться с Москвой, ушло, вероятно, не менее 10 минут. Видимо, Кузнецову позвонили из Севастополя где-то около 3.30 утра.
Он опять взял трубку и попросил кабинет Сталина. Дежурный военный ответил: «Товарища Сталина нет. Я не знаю, где он».
«У меня сообщение исключительной важности, я немедленно должен его передать лично товарищу Сталину», – сказал Кузнецов.
«Ничем не могу помочь», – ответил дежурный и спокойно повесил трубку.
Кузнецов тут же позвонил наркому обороны Тимошенко и с точностью передал ему то, что сказал Октябрьский.
«Вы меня слышите?» – спросил Кузнецов.
«Да, слышу», – ответил Тимошенко спокойно.
Кузнецов повесил трубку, через несколько минут он пытался дозвониться к Сталину по другому номеру. Ответа не было. И опять он звонил дежурному в Кремль и просил: «Пожалуйста, скажите товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это война!»
«Сделаю, что смогу», – ответил дежурный.
Через несколько минут зазвонил телефон Кузнецова.
«Вы понимаете, что вы доложили?» – Это был голос Георгия Маленкова, члена Политбюро, одного из ближайших сподвижников Сталина. Голос был, как почувствовал Кузнецов, раздраженный.
«Да, понимаю, – сказал Кузнецов. – Я докладываю на свою ответственность. Началась война!»
Маленков не поверил, сам позвонил в Севастополь, и его соединили с Октябрьским как раз в то время, как в кабинет командующего входил Азаров. Так Азаров услышал конец разговора.
«Да, да, – говорил Октябрьский. – Нас бомбят…»
В этот момент раздался взрыв, зазвенели стекла. «Вот сейчас, – взволнованно крикнул Октябрьский, – разорвалась бомба, совсем близко от штаба».
Азаров и его друг переглянулись.