А будет ли удача?
Шрифт:
Путешественник уже не помнит, сколько прошло времени: час, два или более.
Наконец он на мгновение умолкает и смотрит на больного. Тот спит. Осторожно, на цыпочках пятится к двери, как вдруг слышит хрип, резкий, свистящий…
Опрокинув табурет, Гмелин бросается к кровати. Вздрогнув, Охотников внезапно вытягивается и затихает. Затихает навсегда.
Больше Гмелин не помнит уже ничего. Не помнит, как казаки вели его по двору, как кто-то мочил ему лоб, поил водой.
Очнулся он в своей комнате. И снова увидел персов.
— Ну что? — спросил шепотом Гмелин. — Что? Нашли? Думаете, нашему художнику делать было нечего, как только ханов писать?
Казак протягивает прислужнику портрет молодого перса с кальяном.
— Да это же не тот! Не тот, вы понимаете? А другого — нет!
Персы кивают в знак согласия головами. Да… да… этот перс с портрета вовсе не похож на хана. Разве может хан так смеяться? Кто-кто, а они-то хорошо знают хана.
И персы уходят.
Гмелин опускается на стул, долго молча сидит, обхватив голову руками.
Казачок Федька осторожно трогает его за плечо:
— Самуэль Готлибыч, вот письмо поручика…
Гмелин осторожно развертывает лист, и первые же строки заставляют его вздрогнуть: «Простите, но я умер. Пишу эти строки, чтобы не утруждать других».
Последние месяцы и дни жизни Гмелина были особенно мучительны.
Болезни, одиночество, смерть друзей… Казалось бы, это должно надломить даже самого крепкого, это конец. Однако путешественник вновь и вновь преступает ту черту, что для другого была бы последней. Будто нарочно он не погиб в горах. Не умер, как другие, от лихорадки. Судьба готовила ему более страшную и мучительную кончину.
Быть может, все началось в те трагические часы, когда Гмелин хоронил близких ему по духу людей — Борисова, Охотникова…
Как ни странно, но именно горе, неудачи и лишения вызывают у сильных людей то железное упрямство, ту волю, которая одна, несмотря ни на что, продолжает вести их вперед сквозь все самые тяжкие беды.
Про таких иногда говорят: одержимый. Скажем точнее — смелый и верящий…
Гмелин беззаветно верил в то дело, которому посвятил жизнь.
Он смотрел на жизнь как на долг. И именно это святое чувство долга и погубило его впоследствии…
После первой, Астраханской экспедиции — неудачи, неудачи и неудачи. Гмелин мог спокойно отступить. Тем более, что второе его путешествие, на Кавказ и в Персию (и он понимал это), было связано с большим риском. В западных провинциях, куда держала путь экспедиция, шла междоусобная война.
Но путешественник все-таки рискнул. Поехал, несмотря на малочисленность и слабость своей экспедиции.
Глава XI. К ДАЛЕКИМ ЗЕМЛЯМ
Темень, хоть глаз выколи.
Порывистый ветер гасит факелы.
Один неверный шаг — и пропасть.
Но люди идут. Они знают, что, если сегодня не спустятся, завтра буран похоронит их здесь. Так сказал проводник, и потому путешественники идут. Сейчас они еще могут спуститься. Позже — верная смерть. Снежный саван.
Саван… Гмелин невольно ежится.
Впереди тревожно запела труба. Голос ее подобен крику раненой птицы. Птица плачет, зовет, но стая давно улетела.
Тоскует, печалится птица-труба. Тоскуют и печалятся люди. В темноте не видно их глаз. Гмелин знает: сегодня у многих в глазах боль. Но главное сейчас — идти вперед. Вернее, не вперед, а вниз.
Гмелин машет рукой, как бы отгоняя тревожные мысли:
— Эй, там впереди! Факелы остались?
— Никак нет. Последние сгорели.
По голосу путешественник узнает Федьку. Замечательный мальчик! Другие из прежней экспедиции далеко не все решились идти с ним. Казачок же сам напросился, помнится, так и сказал: «Мне без вас теперь никакой жизни нету!»
«Ах, Федька… А какая жизнь со мной? Голод, опасности, болезни… — Гмелин останавливается, вздыхает: — Интересно знать, вдохновляет ли кого-нибудь моя жизнь?! — И тут же отвечает сам себе: — Да, Федька… Наверное, казачок непременно станет в дальнейшем путешественником. Федька — моя надежда. Надежда! А хорошо было бы открыть какую-нибудь неизвестную ранее гору и назвать ее Надежда…»
— Федька… — зовет Гмелин.
— Что прикажете?
— Приказываю улыбаться. Так и передай: Гмелин, мол, приказали улыбаться.
— Слушаюсь… — Казачок оглядывается, но тут же спохватывается и застывает на месте: — В темноте-то не видать, кто улыбается.
Гмелин хлопает Федьку по плечу и, будто по секрету, шепчет:
— Надо же какой-то приказ отдать, а то подумают еще: упал в пропасть начальник.
Пронзительно гикнув, Федька исчезает.
А кругом тьма… хоть глаз выколи. Тьма давит на плечи, прижимает к земле. Надо бы остановиться, передохнуть. Но каждый понимает: медлить нельзя и, напрягаясь из последних сил, идет.
Снова раздался и замер над горами долгий крик трубы. Вновь тревога, сомнения, но Гмелин теперь не поддается им.
«Истина никогда не бывает конечной, — думает он. — В познании важен процесс, движение. Да, да, движение. Сие и есть главное в жизни путешественника. Не только результат и надежда на великое открытие толкают нас на служение отечественной науке. Более здесь имеет значение само путешествие, риск, борьба, муки. Это и вдохновляет людей, меня во всяком случае».
— Господин профессор! — чей-то насмешливый голос выводит Гмелина из задумчивости.
Рисовальщик Бауэр. В отряде он известен как первый весельчак и насмешник.
— Господин профессор, — загадочно произносит рисовальщик. — А вы, по-моему, ошиблись в экипировке экспедиции.
— В чем же? — Гмелин настораживается и ждет очередной шутки.
— Да вот… — Подобно всем насмешникам Бауэр говорит серьезно. — Да вот взяли лошадей, а не позаботились о кошке. Отличнейший проводник ночью.
— Безусловно, — медленно произносит Гмелин. — Безусловно. — И неожиданно, как опытный фехтовальщик, делает выпад: — А вы не беспокойтесь. Здешние кошки еще позаботятся о вас, Бауэр.