А будет ли удача?
Шрифт:
— Простите… — останавливает Федьку кто-то весь завитой. Даже курносый нос его напоминает крендель. — Если не ошибаюсь, старые духи из Парижа?
— Как бы не так, — с важностью отвечает Федька. — Из Персии.
— Ах, Персия! — восклицают кругом.
Федька рад. Вельможные завитушки поражены. Они говорят ему «ваше превосходительство».
— Ваше превосходительство… Так вы были с вояжем в Персии?
— Точно… был, — глянув в круглые глаза курносого, Федька продолжает: — Служил послом при хане…
— При
А Федька улыбается и непринужденно кашляет:
— Кхгм… — И барственно роняет: — Голубчик, дайте-ка стул. Уф! Устал малость.
Офицер мгновенно подает стул с золоченой спинкой.
Казачок мигом усаживается. Недаром при господах состоял!
Кое-чему Федька и в самом деле научился. Он картавит сейчас, как настоящий придворный.
В это время бесшумно входит пудреный лакей ростом с сажень и гремит на всю залу:
— Аудиенция у императрицы!
Длинная анфилада комнат. Впереди Федьки быстро движется большая голова в парике, на пол оседает пудра, и перед казачком будто стелется дорожка. Вскоре дорожка кончилась и в глубине залы, точно в аквариуме, плывет розовое платье. Женщина пышна, красива. На пухлых щеках у нее ямочки.
— Какой славненький, — шепчет царица. — Мальчик, может быть, ты хочешь поиграть с моими собачками?
Федька в смущении опускает голову и вдруг вспоминает, как прежде в деревне пугал собак. Казачок становится на корточки и рычит:
— Гав!
Собачки в испуге поджимают хвосты, визжат.
— Ха-ха! — Царица всплескивает лебяжьими руками. — Потешил. Право, потешил… У меня, голубчик, все придворные потешные… — поясняет она Федьке. — Один петухом кричит. Другой в Саратов за кислой капустой ездит. Третий вверх ногами ходит… Ну, а теперь сказывай, как дела в Персии?
— Плохо, — вмиг посерьезнев, докладывает Федька. — Одни горы. Ханы да горы…
— Тебе не нравятся горы? — хмурится царица.
— Да, — печально кивает Федька. — Наши леса лучше…
— Разве ты не хочешь служить своей государыне? — царица сердито стучит по полу каблучком.
— Почему, хочу… — оправдывается казачок. — Только горы. Ух! Больно большие они, матушка. Вот…
Федька пытается снять сапог, но царица стыдливо машет руками:
— Нет… нет… Фи… Ты что-то говорил про горы?
— Да, про горы… Змеи там разные. На солнышке греются…
— Ой! — визжит владычица — и хлоп… больно бьет Федьку по щеке.
— Виноват, матушка…
Федька ежится и краснеет.
— Я не хотел… — оправдывается он. — Они не страшные, змеи-то. А вообще, в горах-то ничего. Даже красиво бывает. Вдруг по утрам розовый туман — будто шелк колышется. Посмотришь, а за шелковым туманом озерцо встанет. С золотыми лягушками да серебряными лебедями.
— Неужели, голубчик? — разом сменив гнев на милость, удивляется царица. — С серебряными лебедями?
— Точно, матушка, серебряными… Только то обман. Подойдешь ближе — одна земля сухая. Подразнили, выходит, горы.
Царица в изумлении всплескивает пухлыми белоснежными руками:
— А воды там мало?
— И воды мало, и еды мало. А врагов много, — тяжело вздыхает Федька. — Лошадок бы нам, солдатушек!
— Солдатушек, — улыбается царица. — Дам я вам солдатушек и лошадок тоже дам. Только впредь не жаловаться. Служить, голубчик, надобно. Понял?
При слове «служить» царские собачки, будто по команде, становятся на задние лапы. И, глянув на них, Федька тоже вытягивается:
— Понял, матушка!
На прощание казачок хочет чмокнуть белоснежную ручку, но тут (проклятая собачонка!) Федька спотыкается и звонко стукается лбом об пол…
Иван Ряднов будит Федьку, щелкает его по носу желтым от табака пальцем:
— Вставай!
Казачок открывает глаза и вначале ничего не может понять. Где же царица? Где голубая зала?! За окном солнечное утро. Звякает сбруя.
Дон! Дон! — звуки тонки и протяжны…
«Царские сережки! — вспоминает Федька. — А еще она обещала лошадей…»
Дон…
— Пора седлать, — тормошит паренька Ряднов. — Пора!
Теперь Федька понимает: во сне, только во сне может явиться им помощь… Солдатушки, лошадки!
А наяву? Казачок наклоняется и срывает голубые цветы, похожие на царицыны сережки. Память о несбывшемся сне.
Глава VII. ДИПЛОМАТИЯ
Гмелин молча шагает вдоль стены. Охотников полулежит на диване, лицо его замкнуто и сосредоточенно.
«Да… поручик будто потускнел за последний месяц», — замечает путешественник и говорит:
— А вы, Евгений Иванович, стали серьезней. Прежде шутили больше и вдруг…
«Да нет, не вдруг…» — думает Охотников. Вчера он записал в дневнике: «После того как Фет Али завоевал Шемаху, торговле конец пришел. Раньше в Шемахе товары всякие были, шелков крашеных много. Венецианцы даже сей шелк тавлинским звали. Был шелк — стал щелк. Разорил хан народ. В самой Шемахе никогда не бывает, а по приезде в деревнях окрестных живет. Ясное дело — тиран».
Охотников резко поднимается:
— Тиран, конечно…
Путешественник хорошо знает, о ком идет речь.
— Нам надобно поступать весьма осторожно, а не то… — Гмелин разводит руками. — Сейчас, друг мой, я рассуждаю только как зоолог: что такое Фет Али? Просто скотина…
Самуэль Готлибович произносит это слово с немецким акцентом, отчего получается «ско-тыы-на». Охотников улыбается.
— Но не в том дело, сударь, — продолжает путешественник. — Сей скот очень не любит своего бакинского родственника. И если мы незаметно поссорим их…