А если это был Он?
Шрифт:
Все расселись.
Министр внутренних дел вытер лоб.
— Сколько превратностей! — воскликнул Эмманюэль, покачав головой. — Сколько бесполезных слов! Божественная воля направила меня к вам, дабы предостеречь вас от величайшей опасности, которая угрожает всему роду человеческому, а я беспрестанно натыкаюсь на препоны нелепой людской недоверчивости! Вот в чем состоит эта опасность: грандиозное рыночное общество, установившееся в двадцатом веке, превратилось отныне в Левиафана, который пожирает ваши души и угрожает спалить всю планету. Он превращает вас в скотоподобных тварей, возбуждая самые низменные инстинкты, самые никчемные потребности и самое безумное стремление к господству. Вы работаете уже не ради пропитания вас самих и ваших семей, но ради приобретения вещей, которые обогащают этого Левиафана. Это чудовище, разграбившее планету, но все еще ненасытное, готовое пожрать и другие планеты ради утоления своей адской алчности, собирается напасть на исламский мир, чтобы завладеть богатствами его недр.
Он обвел присутствующих взглядом.
Кардинал-архиепископ Менье поднял руку.
— Я слышал Твое послание, Господи. Могу я его повторить?
И он произнес наизусть услышанные в комиссариате слова, которые врезались ему в память:
— «Обезумевший от гордыни, кичащийся своим технологическим и военным могуществом Запад готов вступить в войну с исламским миром. Вы сталкиваете между собой два имени Божьих…» — До заключения: — «Меч Господень поразит вас, воровское племя! Вы проклянете день, когда замыслили эту гнусность! Вы познаете только кровавые рассветы да ночи резни! Ваши жены перестанут рожать, ваши поля и воды будут отравлены! Если же сон настигнет вас, то трупы будут вам ложем».
Министр восхитился памятью прелата; понтифик и все остальные задумались над этим апокалипсическим предостережением.
— Божья искра угасла в вас, — сказал Эмманюэль, — но вы еще находите силы препираться из-за пустяков, в то время как мир рушится в бездну.
Понтифик слушал, поникнув головой. Никто, казалось, не осмеливался задать вопрос или возразить божественному посланцу, но президент вдруг заявил:
— В последний раз, Господи, когда ты вел эти речи, причем в выражениях гораздо более умеренных, последовали опасные беспорядки, и в этой стране случился кризис, который, продлись он еще немного, поставил бы ее на колени. Если ты возвестишь то, что говорил сейчас, еще раз, ее крах будет неизбежен. Неужели ты полагаешь, Господи, что Левиафана остановят обломки этой страны?
— Нет, — ответил Эмманюэль. — Господь не хочет вашего разорения. Он хочет вашего благополучия, но когда оно становится чрезмерным, противоестественным, это влечет за собой гибель души. Разве вы не можете осознать опасность без паники и отчаяния? Неужели вы не знаете ничего другого, кроме необузданного обогащения или тирании, которую насаждали Советы в течение семидесяти лет?
Президент поднял брови: выходит, небо занимается политической экономией? И приходится дискутировать о ней с Мессией?
— Я знаю, — продолжил Эмманюэль, — что цель этой исступленной жажды богатств — завоевание мира. Но вы сами этого еще не понимаете, ибо вы, как путник в лесу, не видящий из-за деревьев. Эта жажда ведет к принижению человека. И тогда на Страшном суде будет слишком поздно.
— Господи, — сказал президент, — мир теперь подобен упряжке многих лошадей. Если одна из них споткнется, ее безжалостно затопчут копытами остальные.
— Неужели же вас можно спасти только голодом и нищетой? — пробормотал Эмманюэль задумчиво.
Все содрогнулись.
— Господи… — начал понтифик умоляюще.
— Почему ты называешь меня Господом, понтифик? Я всего лишь Его посланец. Я пытаюсь вас спасти еще раз. Я и подумать не мог, что задача окажется столь трудной. А касательно того, что богословы из меня сделали, то я этого не признаю.
Понтифик кивнул.
Сидевший за их спинами нунций испустил стон. Все обернулись. Тот схватился руками за голову.
Сначала собственное неверие изгнало его из круга избранных, а теперь еще рушился его теологический мир.
— Почему ты начал с мусульман? — спросил понтифик Эмманюэля.
— Потому что их вера моложе и горячее.
— Но они не верят в тебя.
— Они не верят, что я Сын Божий, а я им и не являюсь.
Понтифик еле сдержал дрожь.
— Вспомни, понтифик, что написано в их Книге про христиан: «Мы веруем в ниспосланное вам, наш Бог и ваш Бог — един». Я ведь добился, что они перестали на вас нападать, во имя их же Книги: «Призываю верующих прощать неверующим». Не забывайте и вы этих слов никогда, — сказал он, обведя пальцем президента и всех остальных. — Оставьте мысли о чудесах: я пришел лишь для того, чтобы отвратить вас от мамоны, от безумия стяжательства и обладания. Прежде чем повергнетесь во прах, освятите ваши тела любовью, терпимостью и духовностью.
Он повернулся к президенту:
— Когда я закончу свою миссию, смертоносное оружие станет бесполезным. Тебе останется лишь борьба против другой смерти, той, что влекут несчастья и отчаяние.
Он встал.
— Я понял ваше бессилие. Придется мне действовать одному.
Супруга президента бросилась к нему.
— Благослови тебя Бог, — сказал он ей. — Ты ни на миг не усомнилась.
Он повернулся к нунцию:
— Будь прощен, Альваро. Вновь зажги свой светильник. А ты, понтифик, возвращайся в Рим.
Иоанн XXIV словно померцал долю секунды, потом исчез. Министр внутренних дел вскрикнул.
Все проводили Эммануэля до ворот Елисейского дворца, к выходу на улицу Фобур-Сент-Оноре. Он обернулся в последний раз, махнул им рукой и затерялся среди пешеходов.
Оставшиеся ошеломленно переглянулись. Ничто из произошедшего никогда не может быть рассказано. Но они должны употребить это на благо людям. Всему народу.
По крайней мере, они на это надеялись.
Но что же хотел сказать Иисус словами: «Придется мне действовать одному»?
Свидетели необычайных событий не успели углубиться в этот вопрос, когда вернулись в салон. Посреди него, преклонив колени на обюссонском ковре и сложив руки перед лицом, стоял дворецкий и беззвучно шевелил губами. Он молился.
27
Президент России, сидевший за своим письменным столом, поднял глаза на Алексея Алексеевича Шкирятова, начальника европейского отдела ФСБ, наследницы КГБ. Он и сам вышел из ГРУ, продолжавшего дело имперской ЧК. Президент положил руку на рапорт с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», который только что закрыл.