А ЕСТЬ А
Шрифт:
– Пойми, – сказал доктор Феррис, впервые обращаясь к Галту, – мы хотим, чтобы ты взял на себя управление экономикой страны. Мы хотим, чтобы ты стал диктатором. Хотим, чтобы ты управлял. Понятно? Мы хотим, чтобы ты отдавал приказы и думал, какие приказы следует отдавать. Мы добьемся того, чего хотим. Никакие призывы, логика, возражения или пассивное послушание тебя не спасут. Нам нужны идеи – иначе тебе не поздоровится. Мы не выпустим тебя отсюда до тех пор, пока ты не скажешь, какие примешь меры для спасения нашей системы. А потом заставим тебя рассказать об этом по радио всей стране. – Он поднял руку, показывая секундомер: – Даю тебе тридцать секунд. Решай, начнешь говорить или нет. Если нет – начнем мы. Понятно?
Галт смотрел
Все прислушивались к раздававшемуся в тишине тиканью часов – часы отсчитывали секунды – и к тяжелому, прерывистому дыханию Мауча, вцепившегося в ручки кресла.
Феррис сделал знак технику, стоявшему у машины. Техник дернул рычаг, зажглась красная стеклянная кнопка, и послышались два новых звука: низкое жужжание электромотора и странный стук, похожий на приглушенное тиканье часов. Они не сразу поняли, что этот стук слышен из усилителя и что они слышат биение сердца Галта.
– Номер три, – сказал Феррис, делая знак пальцем. Техник нажал кнопку под одной и? шкал. По телу Галта пробежала волна дрожи. Его левая рука судорожно подергивалась от электрического тока, идущего по проводу, пропущенному между его левым запястьем и плечом. Он откинул назад голову, закрыл глаза, сжал зубы и не проронил ни звука.
Когда техник убрал руку с кнопки, рука Галта перестала вздрагивать. Он не двигался.
Трое переглянулись ищущим взглядом. Глаза Ферриса не выражали ничего, во взгляде Мауча отразился ужас, во взгляде Таггарта – разочарование. Тишину нарушал звук приглушенного биения сердца.
– Номер два, – произнес Феррис.
На этот раз заряд направили между правым бедром и лодыжкой Галта, и конвульсии сотрясали его правую ногу. Он схватился обеими руками за края мата. Его голова дернулась, затем он снова затих. Сердце забилось немного быстрее.
Мауч отвернулся, вжавшись в спинку кресла. Таггарт остался сидеть на краешке кресла, подавшись вперед.
– Номер один, постепенно, – сказал Феррис.
Торс Галта подбросило, затем его сотрясла долгая судорога, особенно заметная возле связанных кистей рук, электрический разряд заставлял биться в конвульсиях всю верх нюю часть его туловища, от одного запястья до другого. Техник медленно поворачивал ручку, увеличивая силу разряда; стрелка на шкале приближалась к критической отметке. Дыхание Галта, вырывавшееся из его пораженных легких, стало прерывистым.
– Получил? – зарычал Феррис. Ток отключили.
Галт молчал. Он вдохнул полной грудью. Сердце бешено колотилось. Но постепенно дыхание становилось ровнее, он заставил себя расслабиться.
– Что вы с ним миндальничаете? – завопил Таггарт, впившись взглядом в обнаженное тело на матрасе.
Галт на мгновение открыл глаза и взглянул на троих мужчин. Взгляд его был спокойным и трезвым, не выдававшим никаких мыслей или чувств. Затем он уронил голову и тихо лежал с закрытыми глазами, словно забыл о них.
Его нагое тело выглядело странно неуместным в этом подвале. Они это знали, хотя ни один из них не признался бы в этом даже самому себе. Линии его высокой фигуры, от лодыжек до узких бедер, талии, широких плеч, выдерживали сравнение с линиями древнегреческих статуй, и наполнены они были тем же содержанием. Только они были более удлиненными, более легкими и предполагали большую подвижность, большую силу и неутомимую энергию – это тело могло принадлежать не воину на колеснице, а скорее творцу самолетов. И подобно тому, как смысл древнегреческой статуи – изображение человека в образе бога – вступал в противоречие с атмосферой выставочных залов нашего времени, его тело выглядело странно в этом подвале– месте доисторического варварства. Дисгармония казалась еще большей, потому что Галт удивительно органично вписывался в мир проводов и нержавеющей стали, точных инструментов и рычагов на пульте управления. Возможно – и именно этой мысли яростней всего противились те, кто наблюдал за пыткой, именно эта мысль гнездилась глубоко в их душах, потому что на поверхность она выливалась в виде неясной ненависти и смутного ужаса, – возможно, именно отсутствие в современном мире таких статуй превратило генератор в осьминога, и может быть, именно поэтому тело Галта оказалось в щупальцах этого осьминога.
– Я слыхал, ты здорово разбираешься в электри честве, – сказал Феррис и ухмыльнулся. – Но и мы то же – как ты думаешь?
Ответом ему послужили все те же два звука: гул мотора и биение сердца Галта.
– Смешанные разряды! – приказал Феррис, сделав знак технику.
Удары тока следовали теперь один за другим, нерегулярно и непредсказуемо, практически без перерыва или с перерывом до нескольких минут. Лишь по судорогам, которые сотрясали ноги, руки, торс или все тело Галта, можно было догадаться, что электрический разряд проходит между какими-то двумя электродами или через все электроды сразу. Стрелки на шкалах то приближались к критическим отметкам, то вновь отклонялись к нулю: машину создавали с таким расчетом, чтобы причинить жертве сильнейшую боль, не повредив, однако, тела.
Ожидание очередного удара оказалось невыносимым даже для самих наблюдателей. Минуты ожидания заполнились звуками сердцебиения: сердце Галта колотилось теперь в рваном ритме. Паузы были рассчитаны так, чтобы сердцебиение могло возвратиться к нормальному ритму, но жертва, в любую секунду ожидающая очередного разряда, не могла вздохнуть свободно.
Галт лежал расслабившись, он будто не старался бороться с болью, а подчинялся ей, пытался не уменьшить ее, а вытерпеть. Он то приоткрывал рот, вдыхая, то из-за внезапного шока вновь крепко сжимал губы, он не сопротивлялся дрожи, охватывавшей его одеревеневшие мышцы, но гасил ее в ту же секунду, как разряд кончался. Лишь кожа на лице натянулась и плотно сжатые губы несколько раз искривились. Когда электрический удар прошел через его грудную клетку, голова его дернулась и медно-золотые пряди волос разлетелись, словно под порывами ветра, дующего прямо в лицо. Тем, кто наблюдал за ним, показалось странным, что волосы его темнеют, пока наконец они не поняли, что его голова стала мокрой от пота. Они думали, что жертва, слыша стук собственного сердца, готового, кажется, в любую секунду разорваться, должна испытывать ужас. Но от ужаса дрожали сами палачи, прислушиваясь к неровному, прерывистому ритму и почти не дыша всякий раз, когда биение сердца останавливалось. Казалось, сердце неистово бьется, колотясь в отчаянном гневе, в агонии о стенки ребер, – сердце протестовало, человек не делал к этому никаких попыток. Он лежал спокойно, закрыв глаза, слушая, как сердце борется за жизнь. Висли Мауч сорвался первым.
О Господи, Флойд! – закричал он. – Не смей уби вать его! Его нельзя убивать! Если он умрет, мы умрем тоже!
Он не умрет, – огрызнулся Феррис. – И захочет, да не умрет! Машина не даст! Все рассчитано! Никакой опас ности нет!
Но может, хватит? Теперь он подчинится! Я уверен!
Нет! Не хватит! Я не хочу, чтобы он подчинялся\ Я хо чу, чтобы он поверш\ Принял! Добровольно^. Нужно заста вить его добровольно работать на нас!
Давай! – закричал Таггарт. – Чего ты ждешь? Разве ток не должен быть сильнее? Он ведь еще ни разу не вскрикнул!
Что с тобой? – задохнулся Мауч, случайно увидев выражение лица Таггарта, наблюдавшего за сотрясающими тело Галта судорогами; Таггарт напряженно смотрел на Галта, но глаза его казались стеклянными, мертвыми; мыш цы лица стянулись в непотребную карикатуру на наслажде ние, взгляд стал бессмысленным.
Получил? – вопил Феррис. – Теперь ты готов хотеть того же, что и мы?
Ответа не последовало. Иногда Галт поднимал голову и смотрел на них. Под глазами у него проступили темные круги, но взгляд был ясен и тверд.