А КАПЕЛЛА
Шрифт:
– …Валентина Петровна, – безапелляционно констатировала гинеколог. – Ваша дочь беременна…
И красивое лицо ее матери мгновенно осунулось, словно всё то прекрасное, чем была наполнена ее жизнь, вдруг потеряло всяческий смысл…
«Беременна» … Как спущенная вниз гильотина… Как абсолютный конец. Как крах. Как безвозвратно выпущенная стрела.
И Снежка отчетливо видела, как, с трудом поборов охватившее ее ощущение ужаса, мать лишь пристально взглянула на нее, затем
У обоих перед глазами стоял образ мужа и отца…
Этот красивый восточный мужчина… Художник. Посвятивший себя искусству…
Принципиальный. Категоричный. Воспитанный в строгих традициях…
Страшно было даже представить, что будет, если он обо всём узнает!
И это его дочь?!
Его любимая ненаглядная дочь?!
Докатилась до такого?!
А мать?! Куда смотрела она?! А еще педагог!
И этот сопляк – абсолютно неподходящая партия для его красавицы-дочери! Неужели это понятно только ему?!
Просто всем плевать на репутацию семьи! Безответственные!
Когда они вернулись домой, он сидел среди разложенных вокруг себя карандашных набросков, привычно размышляя о предстоящей работе… Приготовленные кисти и краски говорили сами за себя… Свеженатянутый холст ждал…
Он задумчиво улыбнулся им и снова погрузился в свои творческие изыскания.
Как всегда, сдержан и лаконичен. И как всегда, абсолютно погружен в живопись.
Снежка уныло кивнула в ответ…
Истинно восточный мужчина… Служитель муз… Для всего их окружения – образец для подражания во всём… Интеллектуал. Прекрасно владеющий немецким.
…А она подвела его…
И в первую очередь – маму…
И Снежке было ее очень жаль… Видя, как та переживает… А еще ей было стыдно.
Короче, апокалипсис был близко как никогда.
И, спасая ее доброе имя в глазах отца, Валентина в назначенный день рано утром отправила ее в больницу, не провожая…
«Экскурсия», – пояснила она мужу и, быстро собрав необходимое, увезла его на дачу…
Этюды не могут ждать… Да и погода благоволила к наброскам. Грядут выходные, а он должен был обязательно вернуться в город в начале недели.
И вроде всё складывалось на редкость удачно… И они с матерью были почти спасены от его гнева…
Да, отец так ничего и не узнал.
Но в тот день Снежкино детство закончилось… И юность тоже.
На нее хмуро смотрела взрослая жизнь, в которую ей пришлось так рано шагнуть под пристальными осуждающими взглядами. Но кто виноват в этом? Да только она сама.
Врачи. Медсёстры. Санитарки.
Их косые, презрительные взгляды. Колючие и отвратительные…
«Такая маленькая, а уже такая развратная…»
«Ни стыда, ни совести! Только ЭТО и на уме!»
«Хорошенькая… Изящная… Теперь уж точно она с этой дорожки вряд ли сойдет… Будет кочевать из рук в руки…»
А Снежке так хотелось крикнуть: «Люди! Очнитесь! Он у меня один! И на все времена…»
Но в тот день ее окружала лишь жестокость.
Первая в ее жизни.
Воспитанная в любви и заботе, она не понимала – не могла понять, как так можно?! Ведь они совсем не знали ее!
И, сжавшись в маленький испуганный комочек, она смиренно ждала окончания этой пытки…
И к концу этого жуткого дня было уже непонятно, что у нее болело больше: вывернутое наизнанку тело или душа…
А тело ныло…
Никто ведь ничего не обезболивал… Только на те недолгие десять минут, что длилась сама операция… И только оттого, что она – несовершеннолетняя…
На остальных женщин, попавших в эту «мясорубку» вместе с ней, было страшно смотреть… Всё наживую… Словно они все побывали в камере пыток.
Такое остается с тобой навсегда.
Так что Снежка могла рассказать Филе?
Что отныне их счастье навечно омрачено этим адом? Что теперь и она сама не уверена в том, что она не б…дь?
…Восточные женщины сильные… И она сможет пережить это в одиночку – только нужно время…
Или же ей так казалось?
– …Я люблю тебя… – еще раз с надеждой проговорил Филя, но она не слышала…
А опять видела лишь его глаза… Безвозвратные, как омут…
Удивительно, но боль отступала, когда она послушно тонула в их глубине…
И, согретая их безграничной любовью, она вновь смело шагнула им навстречу…
Как же он скучал по ней!
Что даже сейчас, прижимая ее к себе, он уже скучал… Такое это было счастье… И горе… что нужно расстаться.
И он был готов снова и снова нестись хоть на край света, лишь бы увидеть ее…
Если светило солнце…
И даже если шел дождь…
И плевать на то, что скажут родители…
Он всё равно садился в электричку и ехал – сначала от своей дачи до Питера, потом из Питера к ней…
И этот август превратился для него в беспрестанное, бесконечное движение…
Пыльные перроны… И поезда… поезда… поезда…
И заученное наизусть расписание, как строчки всемогущей молитвы…
И, естественно, без билета… И поэтому каждый раз торчать всю дорогу в тамбуре, чтобы, «если что», успеть выскочить на ближайшей станции, спасаясь от кондуктора.
Ничто не имело значения… Только чтобы она снова не отвергла его… Только бы быть рядом… Чтобы знать, что он по-прежнему ею любим…
Скептики бы сказали на это: «Обычное дело! Просто гормоны! Оглянись, парень, кругом столько других девчонок!»