А порою очень грустны
Шрифт:
— Я думала, ты в монахи собираешься!
— Плоть слаба, — усмехнулся Митчелл.
— Поезжай! — Мадлен пихнула его в грудь. — Поезжай в свою Индию!
Он смотрел на нее большими глазами. Потянулся и взял ее руки в свои.
— Я тебя люблю! — сказал он.
Мадлен, на удивление самой себе, ответила:
— Я тебя тоже.
Она имела в виду, что любит его, но не в том смысле, что любит по-настоящему. По крайней мере, такая интерпретация была возможна, и Мадлен решила не вдаваться в подробности прямо здесь, на Бедфорд-стрит, в три часа ночи. Еще раз поцеловав Митчелла, коротко и сухо, она поймала такси и укатила.
На следующее утро, когда Келли спросила ее, что произошло у них с Митчеллом, Мадлен соврала.
— Ничего.
— По-моему, он очень милый, — сказала Келли. — Симпатичнее с виду, чем мне помнилось.
— Думаешь?
— Вообще-то он в моем вкусе.
Услышав это, Мадлен снова удивилась — она
— Он, наверное, уже в самолете, — сказал она, и на этом разговор кончился.
В поезде, по дороге обратно в Род-Айленд, Мадлен начали мучить приступы раскаяния. Она решила, что должна рассказать Леонарду о происшедшем, но к тому времени, когда поезд доехал до Провиденса, поняла, что это лишь ухудшит положение дел. Леонард решит, что теряет ее, и виновата в этом его болезнь. Он будет чувствовать себя сексуально неполноценным, причем не без оснований. Митчелл уехал за границу, а Мадлен с Леонардом скоро переезжают в Пилгрим-Лейк. Эти мысли заставили Мадлен воздержаться от признаний. Она снова бросилась выполнять свой долг, любить Леонарда и заботиться о нем, и через некоторое время тот случай, когда они Митчеллом целовались, начал казаться чем-то похожим на сон, эфемерным, словно из другой жизни.
Наконец над заливом, со стороны Бостона, пробираясь через небольшие ватные облака, в небе над Кейп-Кодом показался десятиместный рейсовый самолетик, спускавшийся к полуострову. Стоя среди встречающих, Мадлен наблюдала, как машина села, пробежала по летному полю, как по обе стороны от ее вращающихся пропеллеров легла трава.
Сотрудники наземной службы подкатили металлический трап к передней двери самолета, дверь открылась изнутри, и оттуда начали выходить пассажиры.
Мадлен знала, что у ее сестры неприятности с мужем. Она понимала, что сегодня ее дело — помочь, проявить понимание. И все же, когда Филлида с Элвин вышли из самолета, Мадлен не удержалась от мысли: как хорошо было бы сейчас махать им на прощанье, а не в знак приветствия. Она надеялась, что всякие семейные визиты удастся отложить до тех пор, пока у Леонарда не пройдут побочные эффекты, что, как уверяли все врачи, должно было произойти уже скоро. Мадлен не то чтобы стыдилась Леонарда, но ей было жаль, что Филлида увидит его в его нынешнем состоянии. Леонард был не в себе. У Филлиды наверняка должно было сложиться неверное впечатление. Мадлен хотела, чтобы мать познакомилась с настоящим Леонардом, парнем, в которого она влюбилась, который вот-вот появится.
Кроме всего прочего, встреча с Элвин обещала быть неприятной. В те дни, когда старшая сестра прислала ей «Набор на все случаи жизни для незамужней девушки», когда Элвин еще не изменила духу шестидесятых, которые принесли с собою неотъемлемое право отвергать все, что не нравится, и потакать любым своим прихотям — например, бросить колледж после первого курса и разъезжать по стране со своим дружком Гриммом на его мотоцикле, пристроившись сзади, или завести на удивление милую белую крысу по имени Хендрикс, или пойти в ученики к свечных дел мастеру, который неукоснительно следовал древним кельтским методам, — тогда казалось, будто Элвин прокладывает себе и другим творческий путь, отвергая материальные ценности ради духовных. Но к тому времени, когда Мадлен достигла тогдашнего возраста Элвин, ей стало ясно, что иконоборческие настроения сестры и ее приверженность делу освобождения женщин были всего лишь данью моде. Элвин занималась тем, чем занималась, и провозглашала мнения, которые провозглашала, потому что так вели себя и говорили все ее друзья. Считалось, будто надо жалеть, что шестидесятые прошли без тебя, но Мадлен по этому поводу не переживала. Она полагала, что ей удалось избежать всякой ерунды в больших количествах, что ее поколение, унаследовав от того десятилетия много хорошего, при этом держало нужную дистанцию и это спасало их от реакции, неизбежно наступающей, если ты сегодня маоистка, а завтра — мамаша из захолустного Беверли, штат Массачусетс. Когда выяснилось, что Элвин не собирается всю жизнь путешествовать на мотоцикле, сидя позади Гримма, когда Гримм бросил ее на какой-то турбазе в Монтане, даже не попрощавшись, Элвин позвонила домой и попросила Филлиду прислать ей денег на авиабилет до Ньюарка, а спустя полтора дня переехала в свою прежнюю комнату в Приттибруке. Следующие два года (пока Мадлен заканчивала школу) она провела, подрабатывая в сфере обслуживания и посещая занятия по графическому дизайну в муниципальном колледже. За это время привлекательность Элвин в глазах сестры заметно поубавилась, если не исчезла вовсе. Элвин в очередной раз приспособилась к окружающей среде. Она тусовалась в «Аптекаре», местном пабе, с друзьями, которым тоже не удалось выбраться из Приттибрука, все они опять натянули потрепанные старомодные одежды, какие носили в старших классах: вельветовые штаны, свитера, мокасины «Л.-Л. Бин». Однажды вечером она познакомилась в «Аптекаре» с Блейком Хиггинсом, парнем относительно приятной внешности, средней глупости, который закончил Бэбсон, а теперь жил в Бостоне, и скоро Элвин начала ездить к нему, одеваться так, как нравилось Блейку, или семейству Блейка, более замысловато, более дорого, в блузки или платья от Гуччи или Оскара де ла Ренты, готовясь стать женой. Элвин была замужем уже четыре года — последнее из ее перевоплощений, — и теперь эта попытка сформироваться в цельное «я» тоже, судя по всему, трещала по швам, поэтому Мадлен призвали на помощь как более собранную натуру, способную оказать поддержку.
Она смотрела, как мать с сестрой спускаются по трапу, как Филлида держится за поручень, как у Элвин полощется на ветру грива волос в стиле Дженис Джоплин — единственное, что осталось у нее от времен, когда она изображала из себя хиппи. Когда они подходили по асфальтовому полю, Филлида весело прокричала:
— Мы из Шведской академии! Приехали на встречу с Дианой Макгрегор.
— Правда, поразительно, что ей дали премию? — сказала Мадлен.
— Наверное, тут интересно было.
Когда они обнялись, Филлида сказала:
— Мы на днях обедали со Снайдерами. Профессор Снайдер раньше преподавал в Бакстере биологию, теперь вышел на пенсию. Я попросила его разъяснить мне, в чем суть работы доктора Макгрегор. Так что я в курсе всего! «Прыгающие гены». Очень хочется поговорить обо всем этом с Леонардом.
— У него сегодня довольно много дел. — Мадлен постаралась, чтобы это прозвучало естественно. — Мы только вчера узнали, что вы приезжаете, а у него работа.
— Конечно, мы не хотим отнимать у него время. Поздороваемся быстренько, и все.
Элвин несла две небольшие сумки, по одной на каждом плече. Она поправилась, лицо ее казалось более веснушчатым, чем обычно. Позволив на мгновение обнять себя, она отстранилась.
— Что тебе мама рассказала? — спросила она. — Она тебе рассказала, что я ушла от Блейка?
— Сказала, что у вас какие-то проблемы.
— Нет. Я от него ушла. Хватит с меня. Больше я ему не жена.
— Не надо драматизировать, милая, — сказала Филлида.
— Я не драматизирую, мам. — Элвин сердито посмотрела на Филлиду, но, видимо боясь схлестываться с ней в открытую, отвернулась, чтобы сообщить свои соображения Мадлен. — Блейк всю неделю на работе. А в выходные играет в гольф. Он как какой-нибудь папаша из пятидесятых. Причем за ребенком у нас практически некому смотреть. Я хотела взять постоянную няню, а Блейк говорит, он не хочет, чтобы в доме кто-то все время жил. Тогда я ему говорю: «Тебя же дома никогда не бывает! Вот и попробуй сам с утра до вечера ухаживать за Ричардом. А я ухожу». — Элвин скривилась. — Теперь проблема в том, что у меня сиськи вот-вот лопнут.
Не скрываясь, на глазах у всех окружающих она обеими руками ухватилась за свои набухшие груди.
— Элли, прошу тебя, — сказала Филлида.
— Что — прошу тебя? Ты мне не разрешила сцедить молоко в самолете. Что ж ты хочешь?
— Там же нельзя было толком уединиться. И летели мы совсем недолго.
— Мама волновалась, как бы мужчины в ряду перед нами не кончили в экстазе, — пояснила Элвин.
— Когда тебе непременно надо было кормить Ричарда прилюдно, это уже было неприлично. Но пользоваться этой штуковиной…
— Мам, это молокоотсос. Все ими пользуются. Ты не пользовалась, потому что ваше поколение решило всех детей перевести на смеси.
— Вы обе как будто выросли, и ничего.
Когда Элвин забеременела, чуть больше года назад, Филлида пришла в радостное возбуждение. Она поехала в Беверли помогать делать ремонт в детской. Они с Элвин вместе ходили покупать детскую одежду, Филлида перевезла из Приттибрука старую кроватку, в которой когда-то спали Элвин и Мадди. Эта солидарность матери с дочерью продолжалась до родов. Как только Ричард появился на свет, Элвин внезапно превратилась в эксперта по уходу за младенцами и стала во всем возражать матери. Когда однажды Филлида принесла домой пустышку, Элвин повела себя так, будто та предложила накормить ребенка толченым стеклом. Детские салфетки, которые покупала Филлида, она называла «токсичными». А когда Филлида сказала, что кормление грудью — «новомодное занятие», Элвин прямо-таки вцепилась матери в горло. Филлида никак не могла понять, почему Элвин непременно надо было кормить Ричарда грудью столько времени. Когда она была молодой матерью, единственной из ее знакомых, кому обязательно требовалось кормить своих детей грудью, была Катя Фридлифсдоттир, их соседка из Исландии. По мнению Филлиды, все связанное с рождением ребенка невероятно усложнилось. Зачем Элвин понадобилось читать столько книжек о воспитании младенца? Зачем ей понадобился «тренер» по кормлению грудью? Если кормление грудью так уж «естественно», как всегда утверждала Элвин, почему тут необходим «тренер»? Может, тогда еще и тренера по дыханию завести или по сну?