А потом - убийство!
Шрифт:
— Курт, послушай. Пожалуйста, найди Фрэнсис. И Говарда. Не знаю, где они. Возможно, где-то прячется злоумышленник. Скорее всего, так и есть. Ты их поищешь? Вот и молодец. А вам — сюда.
Они подошли к выходу из павильона. Это тамбур с двумя звуконепроницаемыми дверями. В одном углу размещались табельные часы; стрелки показывали двадцать минут шестого. В другом углу, под маленькой черной доской, висел ряд ящичков, заваленных бумагами. В полумраке Моника различала все лишь в общих чертах, пока мистер Хаккетт не включил лампочку над доской.
На ней мелом кое-как
Т. Хаккетт откашлялся.
— Видите? — спросил он.
— Я-то вижу, — мрачно ответил Картрайт. — Ты этого не писал?
— Нет, нет, конечно нет!
— Но раз ты в районе пяти часов стоял у выхода, значит, ты видел, кто писал?
Мистер Хаккетт обдумал слова приятеля. Он ткнул пальцем в доску под словами и обернулся. Его черные взъерошенные волосы блестели, как будто были намазаны вазелином.
— Не видел я, кто что писал. Да и, если вдуматься, как мне было увидеть? Я стоял с другой стороны, под табельными часами. Кажется, я даже не замечал доску; не помню, горел над ней свет или не горел. И потом, откуда нам знать, когда это написали?
— Да, но когда ты впервые увидел надпись?
— Всего несколько минут назад, перед тем как услышал крик со стороны декорации номер 1882… Кстати, кто кричал?
— Гагерн.
— Я так и думал. — Продюсер кивнул. — Конечно, я слышал звон разбитого стекла. Но в то время я стоял в противоположном конце павильона и ждал вас; потому-то я точно и не мог определить, откуда доносится шум. Я вернулся сюда проверить, не ждете ли вы меня у двери. Включил свет и увидел надпись. Сразу после того закричал Гагерн. Его нетрудно было вычислить. Но мне и в голову не пришло, что случилось что-то плохое! В конце концов, в павильоне остались только…
Вдруг он осекся.
— Да, — кивнул Картрайт. — Нас осталось только шестеро.
Откуда-то издалека послышался металлический голос Гагерна — он звучал гулко и с каким-то металлическим призвуком, как будто Гагерн говорил в мегафон; его крик во второй раз нарушил тишину студийного павильона. От неожиданности все вздрогнули. Он кричал:
— Мистер Хаккетт! Прошу вас! Идите сюда! Моя жена ранена!
Продюсер облизнул пересохшие губы.
— Вот и конец, — произнес он после паузы, вытирая лоб тыльной стороной руки. — Он достиг своей цели, верно? Теперь уже никто не сомневается в том, что имел место саботаж?
— Не стирайте надпись! — отрывисто бросил Картрайт, когда его спутник сделал инстинктивный жест. — Это настоящая улика. Написано письменными буквами. Почерк можно опознать.
— К черту почерк! — возразил мистер Хаккетт. — Бежим!
Но когда они, запыхавшись, подбежали к каюте океанского лайнера, где приветливо мерцали огоньки, ничего тревожного они не нашли. Говард Фиск, высокий, добродушный, по-отцовски (если не сказать — по-матерински) заботливый, откашливался, стараясь, чтобы его тихий голос можно было расслышать. Фрэнсис Флер с раздраженным выражением на обычно безмятежном лице сидела на складном стуле и энергично растирала себе колено.
— Курт, — заявила она, — не стоит поднимать такой шум! Дело выеденного яйца не стоит. Всего лишь царапина! — Она обратилась к вновь прибывшим: — Я сломала каблук, и мне хватило глупости ходить в тех же туфлях. Я упала… Курт, хватит же!
— Дорогая, ты храбрая женщина. Но я знаю, что у царапин могут быть очень серьезные последствия. Мне даже известны случаи, когда они переходили в рак. По-моему, нужно послать за врачом.
— Курт, милый, но ведь это пустяки! Посмотри сам.
— Милая, прошу тебя, не показывай колено при посторонних. Это нескромно.
— Хорошо, дорогой.
Говард Фиск, на которого супружеская перепалка не произвела, по-видимому, никакого впечатления, тем не менее выказал некоторую неловкость, отчего его стало слышно за три метра.
— Да, да, — сказал он. — Очень жаль, несомненно. Но мы, кажется, имеем дело кое с чем похуже царапины. Послушайте, Хаккетт. Мисс Стэнтон… То, что рассказал Гагерн о проклятой кислоте, — правда?
— Боюсь, что да, — ответила Моника.
— Но кто же, во имя всего святого, захотел бы совершить покушение на вашу жизнь?
Наступило молчание; все смотрели на Монику. Моника испытала потрясение, увидев, как Курт Гагерн, стоявший за спинкой стула Фрэнсис Флер, наклонился и прижался губами к плечу жены.
— Говорю вам, это саботаж! — заявил мистер Хаккетт. Он выглядел спокойнее, и, как ни странно, у него был даже довольный вид. — Нечто подобное я и ожидал с тех пор, как мы начали снимать «Шпионов на море». Помните, что произошло в Голливуде, когда они снимали первый антинацистский фильм? Наша картина для них как кость в горле, помяните мои слова. Посмотрите, сколько у нас иностранцев! Их целые полчища! Должно быть, среди нас находятся сотни тайных агентов (не принимайте на свой счет, Курт). Им наша картина не по душе. И вот…
— И вот, — перебил его Говард Фиск, — они попытались ослепить и изуродовать девушку, которая не имеет к данному фильму никакого отношения!
— Вот именно.
— Но зачем?
— Чтобы мы вызвали полицию. Тогда съемки «Шпионов на море» поневоле прекратятся. Но я, ей-богу, намерен позаботиться о том, чтобы никакой полиции здесь не было!
— Но, мой дорогой Хаккетт, — принялся дружески увещевать его режиссер, — ваши доводы неразумны. Даже если вы обратитесь в полицию, съемки «Шпионов на море» не прекратятся.
— Не прекратятся?!
— Нет, да зачем им прекращаться? Мисс Стэнтон никак не связана с картиной. Присутствие полицейских здесь, в студийном павильоне, не остановит съемки фильма, который их не касается. А если ваш вымышленный саботажник пытался сорвать съемки «Шпионов на море», облив кого-то кислотой, почему он тогда не выбрал жертвой кого-то из исполнителей главных ролей?
Снова наступила тишина.
В ходе перепалки Уильям Картрайт не произнес ни слова. Вопреки запрету курить в павильоне, он набил свою шерлок-холмсовскую трубку и закурил. Однако его выходка осталась незамеченной.