А потом - убийство!
Шрифт:
Плохо! Он чувствовал себя школьником. Сердце сильно колотилось в груди; и нервы реагировали как-то странно…
Белая дверь распахнулась с грохотом, слышным на другом конце здания.
— Билл! — заскрипела Тилли Парсонс. — Как надо писать: «преувеличенный» или «приувеличенный»?
Тилли вломилась к нему из коридора, чтобы не отвлекать Монику. Помада опять размазалась по щекам. На левой руке, сжимавшей дверную ручку, она носила крупное золотое обручальное кольцо; в Штатах у нее был муж, которого никто никогда не видел,
— Привет, привет! — хриплым, прокуренным голосом воскликнула Тилли и улыбнулась. — Что, напугала я тебя?
Картрайт с трудом поборол волну раздражения.
— Нет.
— Уверен, дорогой?
— Да. Но ты постепенно доведешь меня до психушки. На той неделе я уже говорил тебе, что надо писать «преувеличенный». Если только великие умы за этот срок не исправили правописание, оно таким и осталось.
Тилли рассмеялась — грубовато, но не без обаяния.
— Так и думала, что ты это скажешь… Занят?
— Нет.
Тилли хитро посмотрела на него; на ее скуластом лице играла полуулыбка. Потом она направилась к его письменному столу. Осторожно смахнув страницы рукописи на пол, она взгромоздилась на стол, порылась в кармане и извлекла оттуда сигарету.
— Не возражаешь, если я у тебя посижу?
— Сиди.
— Хочешь «Честерфилд»?
— Нет, спасибо. Вот моя отрава. — Билл понял, что в его настроении нужны героические меры. Пробежав взглядом по ряду трубок, он выбрал пенковую в виде черепа, бережно погладил ее и набил табаком.
— Увы, бедный Йорик, — заявила Тилли, наблюдавшая за его действиями. — То есть… что за вид для воспаленных глаз!
— Тилли, это очень красивая трубка. Кстати… тебе бы понравилось, если бы тебя поцеловал бородатый мужчина?
— Это что, предложение? — заинтересовалась Тилли, закуривая сигарету и не дожидаясь, пока он чиркнет для нее спичкой.
— Не совсем. То есть… ты, конечно, свет моей жизни…
— Чепуха! — решительно возразила Тилли. Однако тон ее был немного другой, чем обычно, когда они пикировались. Она говорила серьезно и даже немного рассеянно. С тех пор как она вошла, Картрайт чувствовал: ее что-то гнетет и мучает. Она с силой ударила себя по ляжке; в сумерках светил огонек ее сигареты. — В чем дело, милый? — спросила она другим тоном. — Похмелье замучало?
— Да.
Тилли склонилась вперед. На лице ее появилось такое таинственное выражение, что Картрайт инстинктивно оглянулся — убедиться, что их не подслушивают. Она подняла брови и посмотрела на него в упор. Потом воровато показала на дверь, ведущую в кабинет Моники.
— Неужели?..
— Да.
Тилли задумалась. Лицо сделалось еще загадочнее, еще таинственнее. Спрыгнув со стола, она на цыпочках подошла к закрытой двери в кабинет Моники и прислушалась. Яростный шквал ударов по клавишам, видимо, удовлетворил Тилли. Так же на цыпочках она прошла назад, склонилась над Биллом и воззрилась ему в лицо. Ее манеры обезоруживали. Когда речь шла о пустяках, она говорила своим обычным, хрипловатым голосом; если разговор заходил о чем-то важном, она немедленно понижала голос до шепота, сопровождая свои высказывания
— Слушай, — сказала она. — Ты ведь у нас из этих, из образованных?
— Если хочешь, можешь и так называть.
— А деньги у тебя есть?
— Вроде бы есть. Дела идут неплохо.
— И ты в нее влюблен? — Голос Тилли сделался едва слышным, шелестящим; она показала рукой в сторону двери. — В самом деле влюбился по уши? Без дураков?
— По уши и без дураков.
— По-моему, ты не прикидываешься, — заявила Тилли, продолжая разглядывать его. — Боже, как я ненавижу врунов и обманщиков! — В ее голосе звучала истинная страсть. — По-моему, у тебя все хорошо. И вот что я тебе скажу. Без сомнения, девочка тоже в тебя влюблена.
Свет почти погас; выразительная гримаса на лице Тилли была почти неразличима. Очевидно заметив его недоверчивость, которая ввергла Картрайта в ступор, Тилли подняла руку, как будто приносила присягу, и в заключение перекрестилась.
— Но…
— Ш-ш-ш! — предостерегла его Тилли.
— Да, но…
— Уж кому и знать, как не мне! — почти прошипела Тилли. — Живу я в одном доме с ней, верно? Ее комната рядом с моей, так? Я вижусь с ней весь день и полночи, так?
— Да, но…
— Ш-ш-ш!
Заговорщица из Тилли была бы никудышная. Она прижала палец к губам и показала на дверь. За дверью и правда воцарилась подозрительная тишина; как будто кто-то их подслушивал. Поэтому Тилли продолжала громко, весело и беззаботно:
— Ты не собираешься опустить шторы? Позор тебе, Билл! Ну-ка, будь умницей и опусти светомаскировку. Что подумают инспекторы ПВО?
Он послушно подошел к ближнему, открытому, окну. В тот момент его меньше всего заботило недовольство дежурных из ПВО.
Низкий берег озера располагался всего метрах в шести от окон. В сумерках озеро переливалось молочно-белым светом, контрастируя с силуэтами облетевших деревьев. Последние отблески солнечного света коснулись дальнего края озера и высветили две мужские фигуры, стоявшие на ближнем берегу. Они тихо разговаривали.
Один был низенький толстяк с сигарой, второй — высокий молодой человек в очках, с подчеркнуто аристократическим выговором.
— Слушайте-ка, — говорил толстяк, — я насчет той последней массовой сцены в конце битвы при Ватерлоо…
— Да, мистер Ааронсон?
— Эпизод, — уточнил толстяк, — где герцог Веллингтон умирает в миг победы…
— Но герцог Веллингтон не умирает в миг победы, мистер Ааронсон!
— Не умирает?
— Нет, мистер Ааронсон. Битва при Ватерлоо состоялась в 1815 году. Герцог же Веллингтон умер только в 1852-м.
Наступило продолжительное молчание; толстяк потирал лоб.
— А, ей-богу, вы правы. Абсолютно, совершенно правы! Теперь и я припоминаю. Я перепутал его с другим парнем. Ну, вы знаете. С тем, в треуголке, что любил скакать не на фланге, а впереди.
— Вы имеете в виду лорда Нельсона, мистер Ааронсон?
— Точно. Нельсона. Ведь он-то умер в миг победы, да?
— Да, мистер Ааронсон.
— Так я и думал. В таком случае придется снимать другую картину.
— Да, мистер Ааронсон.