А потом - убийство!

Карр Джон Диксон

— Но я изобрел кое-что получше. Держитесь, старина! Вот, слушайте-ка. Он не умирает. Но все думают — понимаете, думают! — что он сейчас отбросит коньки, понимаете? Он лежит на раскладушке, а зрители уверены, что он сейчас возьмет и сыграет в ящик. А потом (вот в чем будет вся соль, понимаете?) американский врач спасает ему жизнь.

— Но, мистер Ааронсон…

— Я все время думаю о нашей картине. Слишком она английская, вот в чем с ней трудность. А нам нужно иметь в виду и среднего американского зрителя из типичных городков, таких как Ошкош и Пеория.

— Правильно ли я вас понял, мистер Ааронсон? Вы хотите, чтобы жизнь герцогу Веллингтону спас американский врач родом из Ошкоша или Пеории?

— Нет, нет, нет! Вы совсем меня не поняли. Вот как все будет. Герцогиня Ричмондская…

Хотя Уильям Картрайт обычно получал удовольствие от подобных разговоров, на сей раз он не обратил внимания на беседу мистера Ааронсона и очкастого молодого человека. Глубоко затянувшись из трубки в форме черепа, он закрыл окно. Опустил светомаскировочный занавес из тонкого черного сатина. Дополнительно требовалось задернуть обычные, плотные шторы, что Картрайт и сделал. Так же он поступил и со вторым окном. Потом вернулся к своему письменному столу и включил свет.

Тилли предстала перед ним во всей своей красе: коренастая, пухленькая красотка с волосами, явно обесцвеченными перекисью. Несмотря на то что Картрайт подметил в ее глазах нечто неопределенное — беспокойство или волнение, — ему показалось, огромный груз свалился с плеч его коллеги.

— Да не стой ты, как каменный, Билл! — заявила Тилли, глубоко затянувшись. — Неужели ты ни о чем не догадывался? Факты говорят сами за себя!

— Факты, — возразил Картрайт, — в которых я не убежден. Откуда ты знаешь? Она тебе что-нибудь говорила?

— Ш-ш-ш! Нет! Она бы меня убила, узнай она, что я признаюсь тебе в ее чувствах. Но поверь мне, она в тебя влюблена! То есть… если не считать тех моментов, когда она получает письма из дому. Тогда она пытается убедить себя в том, что ненавидит тебя до глубины души.

— Почему? Ее родственники настроены против меня?

— Нет. В том-то и закавыка: они на твоей стороне. Ты ведь с ними знаком, да?

Картрайт удивленно посмотрел на свою собеседницу:

— Насколько мне известно, я в глаза не видел ни одного ее родственника.

— Должно быть, вы встречались где-нибудь в гостях. Ее папаша — священник; уж он бы не стал лгать, верно? — Тилли вздохнула и нахмурилась. — Как бы там ни было, желаю тебе счастья. Моника — славная девочка. Я таких называю «новенькая»: сладкий голосок, большие глаза и трогательная нерешительность во всем. Будь я мужчиной, я бы в нее влюбилась.

Картрайт сел, зажав трубку между зубами. Он поставил локти на стол и взъерошил волосы на висках. Собственно говоря (в философическом смысле слова), он был просто смущен; в подобных случаях практичные тетушки настоятельно рекомендуют крепкий мясной бульон. В другое время он бы сам изумился своей откровенности.

— Ах, Тилли! Как странно устроен мир!

— Это уж точно. Но что же ты намерен делать?

— Делать?

— Да, Билл Картрайт! Вот как тебе нужно поступить. Воспользуйся моей подсказкой. Иди прямо к ней и обними ее.

— Вот так, да?

— Конечно. Поведи себя как первобытный человек. — Тилли вдруг посерьезнела и широко распахнула глаза. — Но предупреждаю тебя, милый. Первым делом тебе придется сделать следующее: избавься от своих зарослей.

— Каких еще зарослей?

— Вот от этих. От твоей… растительности на лице, — неприязненно выговорила Тилли. Она выпустила мощную струю дыма, нервно передернула широкими плечами и затушила окурок в пепельнице. — Иначе она просто даст тебе пощечину. Ты что, вчера родился? Неужели ты считаешь, что женщинам приятно, когда их колют конским волосом из матраса?

На Тилли снизошло вдохновение. Она смотрела куда-то вдаль, словно в глазок кинокамеры; жизнь казалась ей театральной кассой. Она склонилась к нему поближе:

— Ш-ш-ш! Слушай. У меня в комнате есть маникюрные ножницы. Я незаметно притащу их тебе, а потом тихонько уберусь отсюда. Подрежь бороду покороче, а потом сбрей ее в закутке. Я знаю, у тебя там есть бритва и все, что полагается, потому что, когда ты забываешь фонарик, ты ночуешь здесь, на диване. Долой растительность! И тогда — ты готов. Просто иди в соседний кабинет и… — Она торжественно показала на дверь.

— Ты хочешь, чтобы я…

— Ш-ш-ш!

— Ладно, хорошо. Но сейчас уже поздно, Тилли. Она скоро уйдет.

— Нет, не уйдет. Она самозабвенно трудится и очень злится. У нее есть бутылка молока и печенье; она заявила, что будет работать полночи. И потом… — Тилли вдруг замолчала и внимательно посмотрела на Картрайта. Глаза ее раскрылись еще шире. — Билл Картрайт, где твой боевой дух? Что с тобой стряслось? Пока я здесь, ты ни разу не заговорил ни о чем возвышенном! Ах ты, старый влюбленный сом! Ты боишься!

— Ш-ш-ш! — прошипел Картрайт.

— Скажешь, нет?

— Конечно нет, — возразил он, уверенный в том, что ничего не боится. — Если ты будешь так любезна заткнуть свой хорошенький ротик на пять секунд и позволишь мне вставить хоть слово, я постараюсь объяснить тебе мою позицию.

— Ну вот, так уже больше похоже на тебя, — обрадовалась Тилли. — Вперед, детка! Я слушаю.

Он положил трубку в пепельницу.

— Во-первых, Тилли, я кое-что заметил. Мне, конечно, не по себе, но не сильно. А вот с тобой явно что-то творится.

— Со мной?!

— Да. И мне очень интересно, с чего ты внезапно сделалась свахой. Нет, не подумай плохого, я тебе очень признателен. Но почему? Если точнее, что у тебя на уме?

— Ладно, ты сам напросился! — прошептала Тилли. Она некоторое время помолчала, собираясь с мыслями; лампа светила на нее сверху, и она казалась какой-то укороченной. Ее пухлые ручки сжались в кулаки; кожа на запястьях натянулась и блестела. Она повертела обручальное кольцо, сверкнувшее при свете лампы. — Моника славная девочка, Билл, — сказала она. — И если ты о ней не позаботишься, никто о ней не позаботится. Она боится, Билл.