… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Потратили уйму материала, собрали, поприваривали, а Боря Сакун посмотрел в чертежи и говорит – что-то не то.
Инженер-технолог из кабинета над бытовкой с ним согласился – точно, не то.
А что именно «не то» понять не могут – размеры, вроде, все соблюдены.
Позвали автора чертежей из конструкторского бюро. Тот смотрел-смотрел и – догадался!
Мы сделали всё точно, но в зеркальном отражении.
Пришлось разбирать.
После Нового года с нашего участка послали командировочную бригаду
Шефская помощь в составе мастера Бориса Сакуна, Мыколы-мол'oдого, Васи и меня.
В первое утро, когда мы выехали в Семяновку на заводском грузовике с брезентовым верхом, был жуткий гололёд.
Водитель ехал медленно, чтоб не заскользить, а из густого тумана на обочине проглядывали брюха перевёрнутых на бок машин, чьи водители не справились с управлением.
Но людей – ни души. И – тишина.
Прям тебе панорама Сталинградской битвы.
Кормоцех – это серый корпус из двух секций за селом на отшибе. Вокруг зябкое поле с обветренным снегом.
Котельная не работает, надо ещё шлямбуром долбить в стене проём для труб.
В соседнем полутёмном зале стылое железо бункеров и оцепенелых ленточных транспортёров.
Две недели мы туда ездили стучать железом о железо, бить дырки в стенах, подтягивать транспортёры и дремать над раскалённой электроспиралью в котельной.
В одну из таких дрём я почувствовал вдруг как мне в мозг вонзилось острое шило.
Вскинувшись, я увидал довольное хохочущее рыло Васи и кусочек тлеющей ваты на полу.
Это её дым зашёл мне через ноздри до мозга.
Мастер с Мыколой тоже посмеивались, но без того восторга, как у Васи.
Тридцать лет придурку, а хернёй мается.
Один раз Мыкола принёс сырых картошек из заброшенного бурта на поле. Решили испечь от нечего делать.
Боря послал меня пособирать в здании какие остались обломки досок после строителей.
Вася с Мыколой развели костёр из собранного мной топлива, ещё и какую-то солому нашли для растопки.
Снятые с петель ворота весовой не мешали ветру врываться и вертеть туда-сюда дымом.
Мы постояли вокруг костра на сквозном ветру из белого поля под серым небом и мастер, обращаясь к Мыколе, изрёк:
– Через четыре года я уйду на пенсию, но эта латата ещё не сготовится.
Он бросил в огонь окурок «Примы» и отошёл трещать и слепить округу электродом электросварки.
Красивое слово «латата», я никогда не слыхал, чтоб так называли картошку.
Теперь мастер электросваркой балуется. Вася обрезки труб поддерживает, чтоб тот прихватил. Мыкола дым у коста глотает. А мне что делать?
Взял я кусок мела, что мы специально привезли – на трубах отметки делать, и начал рисовать на снятой с петель половинке ворот.
Старался, как мог.
Пожалуй, получился самый удачный рисунок за всю мою жизнь. Почти в натуральную величину.
Ню, разумеется.
Бёдра, груди, волосы за спину. Треугольник такой аппетитный. И взгляд зазывно приспущен.
Хороша! Ни убавить, ни прибавить.
А мел ещё не кончился.
Вот я и приписал сбоку печатными буквами «БОРЯ, Я ЖДУ ТЕБЯ!»
Потом я отошёл к костру – ветер ноги-таки пробирает.
Мыкола рядом стоит и хихикает, на ворота глядя.
В этот момент Борис Сакун вынул своё лицо из чёрного короба маски сварного и проследил взгляд Мыколы на ворота.
То, что выразило лицо Бориса миг спустя, не в силах передать никакая система Станиславского.
– Кто-о-о?!!
Мы с Мыколой стоим, непонимающих из себя строим.
Вася, что рядом с мастером на корточках сидел и обеими руками трубу придерживал, опустил глаза в пол, но при этом его нос, похожий на пятачок Нуф-Нуфа, вдруг превратился в широкий указательный палец и навёлся на меня, как стрелка компаса.
– Сука!!!
Во мне сработал инстинкт самосохранения и я метнулся в зал транспортёров, а следом по цементному полу со звоном прокатился обрезок трубы.
Всё у него «сука» да «сука», тоже мне, вор в законе нашёлся.
Мастер по городошному спорту.
Я вернулся минут через десять.
Слово «БОРЯ» на воротах было затёрто услужливой Васиной рукавицей.
Остальное осталось как было.
Не поднялась рука вандалов на шедевр.
Мы играли в Зеркальном зале. Лёха сидел впереди – за «Йоникой»; Чепа позади него за своей «кухней», Чуба подёргивал струны баса, недвижно уставясь в зал.
Медленный «белый» танец – приглашают девушки.
Владина девушка Рая пригласила его и увела танцевать под плывучими зайчиками от осколочно зеркального шара.
Я, в полуприседе на захлопнутое пианино, играю партию ритм-гитары.
Позади пианино стоит Ольга сложив руки поверх крышки над струнами. Ей скучно.
– Поцелуй меня,– говорит она.
Я поворачиваю голову влево и через плечо, и через пианино сливаюсь в долгом поцелуе с её тёплыми мягкими губами.
Мои пальцы и без меня знают когда и на какой аккорд переходить.
Публичный поцелуй окончен, можно перевести дух.
– Ой! Мама!– вскрикивает Ольга.
Это стало началом конца.
Среди танцующих пар действительно стояла её мать, неожиданно приехавшая забрать её в Феодосию.
А с другого конца нашей необъятной родины, из другого портового города – Мурманска, в Конотоп прибыла группа «Шпицберген», чтобы начать играть танцы в Лунатике по договорённости с директором ДК Бомштейном.
«Шпицы» сделали нас в две недели, через две недели Зеркальный зал Клуба КПВРЗ был пуст, потому что толпа ломанулась на танцы в Лунатик.