… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
– Рару! Спорим – разденусь?
Вобщем, кругом снег, хоть и март уже, а я до пояса всё скинул; в одних сапогах и хэбэ брюках по переулку вымахую, а Рару мой бушлат и куртку с рубахой несёт.
Вот такой на меня восторг напал.
Но это ещё до того, как она мне про мою шею рассказывала.
Скорее всего, это на меня та встреча с юродивым повлияла.
Ещё в феврале я на 50-квартирном с неделю околачивался; на том самом, который мы когда-то ломами из арматуры начинали, а теперь уже к сдаче движется.
И
Я специально два раза ходил, пока его застал.
Старик с бородой; борода седая – аж жёлтая, шапка на нём, пальто.
Тощий и длинный, но вряд ли наркоман – он по своему тащится. У него штаны закатаны и ноги от колен голые.
Метлой дорожку в снегу прометает.
Снег падает, а он босиком ходит и прометает. И пусто вокруг.
Посмотрел я на него, и он на меня – искоса.
Помолчали.
И я ушёл.
( … каждый верит, что он прав. И каждый верит по своему.
У ставропольских мужиков вера, почему-то, крепко с ногами связана.
Через много лет по телевизору про одного мужика передача была.
Так тот вообще из Ставрополя аж до Москвы на коленках прополз. Куски автомобильных покрышек на колени привязывал и – вперёд…
Для возрождения веры и благообразия в христолюбивом народе России.
Я не против. Я – неверующий, но веротерпимый.
Настоящая веротерпимость только среди неверующих и бывает. Остальные все прикидываются, а на самом деле хотят всех в свою веру обратить.
Даже те же атеисты, которые верят, что бога нет.
Неверующий это когда верить нечем, нет соответствующего органа.
Доктор сказал «мы отрежем только аппендикс», но хряпнул лишку и оттяпал то, чем верят.
А если веры нет, то и обращать некуда.
Так что ползайте себе на здоровье, в позу лотоса садитесь, лбом в землю упирайтесь – да что угодно! – лишь бы не на моей грядке.
Пусть я и дальше останусь – веротерпимым …)
Но в стройбате той весной мне не до теологии было, когда я ожидал троллейбус номер пять на Кольцевом.
Их несколько прошло, пока Таня приехала.
Мы тихо пошли по тротуару вдоль пятиэтажек сложенных липецкой кладкой из белого силикатного кирпича. Потом зашли в подъезд одной из пятиэтажек.
Долго и тихо обнимались, стоя у батареи под лестничным маршем первого этажа.
Тихо совокупились, всё так же стоя.
Вышли снова на тротуар и я её проводил до другого подъезда в другой пятиэтажке.
Потом долго не удавалось повторить тихое наслаждение – подъезды стали почему-то слишком людные.
Пару раз мы ходили в кино на дневной сеанс, но вокруг детвора сидела.
После одного сеанса меня капитан Писак засёк вместе с нею; отозвал меня в сторону и призывал незамедлительно прекратить всякие с ней отношения, хотя ничего конкретного предъявить на неё не мог.
И что характерно, если ты Писак, так иди командуй своей первой ротой, а у меня комроты – Тугрик.
Но потом я всё-таки пришёл к ней домой.
Оказалось, совсем не в том подъезде, куда провожал её в первый раз.
Когда в прихожей я снял сапоги и спрятал в них портянки, чтоб не слишком воняли, то оказался босым, и даже тапочки не скрывали этот факт – как юродивый, только без метлы.
Дома у неё оказалась мама и дочка трёх лет.
Потом её мама с её дочкой вышли в магазин, а мы сели на ковре и она распахнула альбом с фотографиями.
И в альбоме и на ковре она была очень симпатичная, эта тихая мышка блондиночка Таня.
Мне стоило лишь протянуть руку, положить на плечо её домашнего халатика и разложить её рядом с альбомом, но я так и не смог.
Не знаю что, но что-то меня не пустило.
( … в те непостижимо далёкие времена я ещё не знал, что все мои невзгоды или радости, взлёты и падения, все мои наслаждения и лишения, исходят от той сволочи в недостижимо далёком будущем, которая сейчас слагает это письмо тебе, лёжа в палатке посреди тёмного леса под неумолчное журчанье струй реки по имени Варанда …)
Потом вернулась из магазина её мама с внучкой и принесла сетку оранжевых апельсинов.
Дальнейшие наши встречи проходили вне её дома и она начала интересоваться содержанием записей в моём военном билете.
Туфта насчёт сейфа не прокатила – она была на два года старше.
В отряде у меня что-то захороводилось, пошёл какой-то сумбур и мы потеряли друг друга из виду.
Уже перед самым дембелем я заходил к ней, но мама сказала, что она не дома.
Я дождался её у её подъезда, мы прошли в широкий ночной двор между пятиэтажками и она тихо отдалась мне на столе детской площадки.
Однако, кончил я слишком быстро, куда быстрее, чем в подъезде.
Мне это не понравилось и я прервал с ней отношения, как и хотел Писак.
Чем ближе дембель, тем меньше спится.
Куда вы удалились – те блаженные времена, когда я, салага, засыпал едва упав главою на подушку?
А теперь? Проверка прошла, в клуб сходил, вернулся в роту, а сна ни в одном глазу.
Вот и собираются вокруг такие же полуночники; лежим на койках кубрика, базарим о том, о сём. Или дуры гоняем.
Гнать дуру – значит рассказывать длинную историю, и не обязательно реальную.
( … через много лет из «Архипелага» Солженицына я узнал, что это старинный зэковский обычай времяпрепровождения; ещё с царских времён; когда в камере рассказывают какой-нибудь роман из какого-нибудь Диккенса, расцвечивая его деталями из современной повседневности.