… а, так вот и текём тут себе, да …

Огольцов Сергей Николаевич

Это, типа, для страховка – не может же жена изменить праведнику …или как?

Гарантий, конечно, никаких, но, если не вдумываться, вселяет робкую надежду.

Мочиться на тротуар – неправильно, поэтому я пошёл в туалет на базаре.

Ворота базара оказались давно уже запертыми и мне пришлось перелезть через них.

Это тоже не совсем правильно, но в темноте не очень заметно.

К тому моменту, когда в углу безлюдного и тёмного базара я подошёл к железной двери в туалет, на ней уже стояла надпись

мелом «Ремонт».

А шампанскому стало настолько невмоготу, что пришлось излить негодование по поводу диктатуры сообщающихся сосудов на ту же дверь, но надпись я не затронул.

Ну, и кто бы сомневался, что спускаясь по трубам ворот я был встречен нарядом милиции.

Добро пожаловать на родную землю.

Конечно, они не поверили, что кто-то пойдёт искать туалет, когда вокруг столько тротуара в темноте.

Меня отвезли в вытрезвитель.

Тамошний врач для проверки моей стадии опьянения предложил выполнить несколько приседания.

– Пятки вместе – носки врозь?– уточнил я, просто чтоб пообщаться.

Но этот капилляр усложнил задачу и пришлось приседать со сдвинутыми ступнями.

Врач спросил сколько и чего я выпил, получил чёткую информацию, пожал плечами и передал меня лейтенанту.

Тот спросил меня о месте работы и, узнав что я не местный, взял номер моей тёщи и позвонил Гаине Михайловне для опознания моего голоса по телефону.

Потом мне просто указали на дверь, отказавшись хоть немного подвезти, а то вообще прикроют, если много буду варнякать.

Так, несмотря на жёсткое противодействие женского начала и его приспешников, твой первый день рождения всё-таки стал неповторимым и единственным случаем, когда я попадал в вытрезвитель.

Развитие наших с Ирой отношений шло постепенно и совершенно предсказуемо.

На первых порах, когда я приезжал после рабочей недели в Нежин и взволнованно нажимал кнопку звонка, Ира сразу же открывала мне дверь, я обнимал её в прихожей и мы целовались.

Она даже смазывала глицерином мои запястья с потрескавшейся от мороза кожей.

– Ну, какой же ты дурачок!– говорила она и мне было очень приятно, хотя и больно.

На следующем этапе мы перестали целоваться.

Ещё позднее вместо объятий обходились дежурными:

– Как ты?

– Нормально.

И это правильно – что-то же надо говорить.

Отношения на этом не остановились и дверь мне начали открывать её родители.

Тесть, в основном.

Иногда мне уже приходилось звонить в дверь дважды.

В зимы, когда состояние кожи моих рук не вызывало интереса, я перестал их обмораживать. Опытнее стал должно быть, или кожа поняла, что глицерина ей всё равно не дождаться.

При нашем последнем поцелуе в прихожей я сразу понял, что что-то не так. Отняв губы, Ира как-то по виноватому изогнула шею и от неё пахн'yло п'oтом лисицы.

Я никогда не нюхал лисьих самок, но моментально определил – лисою пахнет.

Позднее в тот приезд она мне рассказала, что была дома одна, в дверь позвонили и это оказался какой-то её одноклассник, он на кухне упал перед нею ниц, обнимал и целовал её колени, но она велела ему уйти и ничего не было.

У меня, конечно, случился очередной приступ агонии, но я до онемения зажал зубами неправильно стучащее сердце и стал жить дальше.

Из прихожей я направлялся в ванную, помыть руки, а оттуда в гостиную – сказать всем «добрый вечер» и сесть за большой стол придвинутый к подоконнику.

Посреди стола стоял телевизор, но на клеёнке оставалось достаточно места для тарелки, вилки и хлебницы, чтобы я поужинал.

Экран я не загораживали и никому не мешал; разве что эстетически – демонстрацией своего жующего профиля слева от телевизора.

Потом я относил посуду на кухню и мыл её. А заодно и ту, что осталась от обеда и общего ужина в этот день.

Мыть посуду я не стыдился даже когда на кухню заходил Ваня, Тонин муж. Наоборот, я был горд, что Гаина Михайловна мне доверяет, после пары придирчивых проверок качества результата на первых порах.

Посуду я мыл в большой миске, поставив её в раковину. Воду для мытья приходилось нагревать в чайнике на газовой плите, потому что в титане греть слишком долго и надо дрова нести из подвала.

Цивилизация тогда ещё не докатилась до моющих средств с тому подобным, так что я использовал большой кусок марли, которую намыливал хозяйственным мылом.

Ну, а полоскал, конечно, под краном. Всё по технологии, которую показала Гаина Михайловна.

Мне даже нравилось мыть посуду, особенно в той части процесса, когда под чайником на плите газ горит синим пламенем.

Ещё мне доверяли выбивать ковёр с пола в гостиной.

Он был очень потёртый, так что и бить не жалко.

Иногда Ира выходила во двор, где я его мутузил, и говорила, что хватит уже, а то соседи по дому тоже люди и их уже жалко.

А Гаина Михайловна однажды сказала, что по методу моего выбивания сразу виден переводчик.

Не представляю, где она видела переводчиков выбивающих ковёр.

Иногда я сам вызывался что-нибудь сделать.

Один раз Гаина Михайловна очень переживала, что её сын Игорь попал в Киеве в госпиталь по болезни, а она не может поехать и узнать как он и я предложил, что съезжу.