… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Первые – это где мрак и вой, холодный ужас и бегущие толпы; вторые смотреть приятно, но они оставляют томление по несбыточному, или несбывшемуся.
Типа той, где в раскрытую дверь автобуса, остановившегося повыше Вапнярки, виден бетонный столбик с голубой жестянкой 379, а рядом уходит вверх просёлок, между подвижных смыкающихся берегов-колосьев поля и пацан лет десяти прощально взмахивает рукой, а ветер встрёпывает его волосы пшеничного цвета.
Вобщем, хочу сказать, что все картинки где есть ты, у меня
После возвращения из Одессы я жил в постоянной агонии страха перед тем, что неизбежно должно произойти, а возможно уже и случилось.
Страх сопровождался муками ревности не к кому-то конкретно, а к тому, что отнимет у меня мою Иру.
Этот страх и муки я скрывал, как нечто постыдное, но они постоянно сопровождали меня.
Мне легчало лишь когда Ира была рядом, когда я пахал на стройке и когда работал над переводом рассказов.
Но и в таких случаях сокрушающая тревога, которая давила меня постоянно, не исчезала совершенно, а только отступала на второй план.
Физическая боль милосерднее – часть мозга, куда направлены её сигналы, через какое-то время отключается и боль уже не доходит.
Я не предпринимал попыток исправить своё положение; во-первых, оттого, что не умею анализировать и составлять план действий, а так и живу, молча терпя нестерпимое.
Во-вторых, альтернатива этой агонии не уступает ей своей жутью.
Нашу бригаду перебросили на остановку «Присеймовье», строить 2-квартирный дом для обходчиков рядом с железнодорожным мостом через Сейм.
Полмесяца мы трудились там.
В один из обеденных перерывов я расстелил свою снятую спецовку на траву, рядом с иссушённой солнцем тропинкой в мелких трещинах, вдоль которой суетились муравьи, и лёг сверху.
Для заполнения обеденных перерывов я читал журнал «Всесвит», который получал по подписке.
Толстый ежемесячник с переводами на украинский из всемирной литературы всех времён и народов.
Скоро чтение мне надоело и я опустил голову на страницу раскрытого журнала.
Вокруг шёл солнечный день заполненный деловитой летней жизнью.
Муравьи что-то таскали по растресканной тропинке, трава покачивалась от редких порывов прохладительного ветерка и по ней трепетала резная тень листвы деревьев. Воздух гудел от непрерывного жужжания слепней, пчёл и просто мух.
Время от времени ветерок лениво приподымал страницу рядом с той, на которой лежала моя голова, и тогда всё вокруг застилалось белым и размытыми пятнами букв поднесённых слишком близко к зрачку.
За вздыбленной страницей уже не видны быки моста через реку с длинным пустым островком из песка намытого бурлящим течением.
И рыбак с длинной удочкой на краю островка тоже пропадал за белой запоной.
Потом страница опадала и оказывалось, что рыбак уже вошёл в течение по щиколотки своих резиновых сапог. Леска вдруг согнула хлыст удочки и он выхватил из бурных струй трепыхающийся блеск рыбы. Снял и бросил добычу з'aспину, где та продолжила биться на песке. Он снова закинул и, следя за поплавком, не заметил, что речная чайка бочком подкрадывается к биению рыбы.
Птица, схватив добычу, взлетела. Рыбак не увидел этого, как и и того, что со стороны моста на чайку спикировала другая такая же. Они сшиблись в воздушном бою и рыба упала с пятиметровой высоты обратно в воду.
Ничего этого рыбак не видел, он упорно следил за поплавком.
Видел только я, но меня ничто не трогало; я даже не придерживал страницу, чтоб не мешала досмотреть. Я смотрел и видел, что всё это – Ничто.
Вся эта бурлящая, переполненная событиями жизнь – лишь серия картинок поверх Ничего.
Я смотрел, а мог и не смотреть – ничего Ничего не меняло. Всё утопало в Ничего.
Даже всегдашняя боль отступила, её затопило Ничего, от которого мне ничего не надо.
Я лежал, как тот протянувшийся островок, вокруг которого журчит и плещет течение жизни, но он знает, что всё это одно и то же полное Ничего.
Это очень страшное знание. Как с таким жить?
Как жить, когда ничего не хочешь и ничего не ждёшь?
Так что выбор у меня был невелик – или Ира и с нею агония, либо Ничего.
В Конотоп Ира приезжала и без тебя. Например, на Владину свадьбу в начале зимы.
Он женился на Алле, у которой уже был ребёнок и которая работала в большой столовой.
И свадьбу устроили в той же столовой на окраине города, где останавливается дизель-поезд на Дубовязовку.
«Живая музыка» включала в себя крепко облысевшего Чепу и, пока ещё, кучерявого Чубу. Временами, по просьбе гостей, Владя тоже начинал петь с экс-Орфеями.
Всё было вкусно, громко и весело.
Но это было на второй день её приезда, а вечером первого дня у меня случились два открытия.
Во-первых, о скрытых ресурсах человеческого организма.
Поздно вечером мы с Ирой вышли через веранду в пристроенную комнату. Зимой она не отапливается и туда просто сносят всякие домашние вещи.
На плечи Ира набросила какую-то из курток с вешалки в кухне. Ей всегда нравилось что-то примерять.
В комнате среди прочего стояли два старых кресла, ещё с Объекта, с деревянными подлокотниками под жёлтым лаком и мы занялись любовью.