… а, так вот и текём тут себе, да …

Огольцов Сергей Николаевич

Когда я пришёл в оранжерею в первый раз, заведующая завела меня в длинную сырую теплицу с двускатной крышей из квадратов мутного стекла, с которых падали редкие крупные капли.

Она хотела, чтоб я сам убедился – цветов нет.

А эти посадки пока что ещё не созрели, калы тут «нерозцвiченi», то есть белые цветки ещё не превратился в широкие раструбы с отворотами.

И тогда, без малейшего намёка на косноязычие, я выдал ей образчик ораторского искусства.

Это ей, которая каждый

день проходит среди зелени оранжерейных грядок, калы кажутся не созревшими. Для женщин бригады каменщиков, что видят лишь кирпич, раствор да обледенелые торосы грязного снега, эти калы, даже в таком «нерозцвiченом» виде – самые прекрасные цветы.

С той поры и покуда я работал в нашей бригаде, в оранжерее на 8-е марта мне отказа не было, и я гордо вёз трамваем связку зелёно-белых кал, которые в магазине «Цветы» на Миру появятся не раньше, чем через пару недель.

Решение было бесповоротным – пора подвести черту!

И этот вот – последний из рассказов Моэма, который я перевожу.

Хватит.

Даже то обстоятельство, что заключительный рассказ пришлось переводить дважды, не cмогло поколебать моей решимости.

Переводить вторично меня вынудил Толик Полос, когда сквозан'yл мой портфель.

В нём ничего и не было, кроме тетрадки с последним переводом, когда я рано утром нёс его на Вокзал в ячейку камеры хранения, чтобы после работы отвезти в Нежин к Жомниру.

На Посёлке в такое время прохожих нет, во всяком случае вдоль путей в сторону Вокзала.

Там, где заканчивается бетонная стена завода КПВРЗ, я вспомнил, что забыл взять деньги на электричку.

Пришлось возвращаться, оставив портфель одиноко стоять с краю служебного прохода.

Вернувшись от путей на улицы Посёлка, я вскоре встретил Толика идущего навстречу, он тоже когда-то учился в 13-й школе, но на два года позже меня.

Я дошёл до Декабристов 13, взял деньги и вернулся к путям – портфеля не было. Кроме меня тут проходил только Толик.

Или кто-то ещё?

Ответ был получен неделю спустя в трамвае.

Толик со мной не поздоровался, а только корчил мне из своего сиденья рожи в стиле Славика Аксянова с шахты « Дофиновка». Но самое главное – правая рука у него оказалась загипсованной.

Нужны ли более прямые доказательства, что одинокий портфель в пустынном месте подхватил именно он?

Мне – нет.

( … порою в жизни я умею не только видеть, но и читать знаки …)

Вообще-то, работа над рассказом не стала повторным переводом, а скорее восстановлением и уже через месяц я отвёз Жомниру свой последний рассказ Моэма, но уже без портфеля.

Так, хоть и с месячной задержкой, решение завязать с Моэмом было исполнено, но оно являлось лишь частью более широкого плана действий.

В нём, как и во всех других моих планах, отсутствовали чёткие конкретные детали.

Планы мои, они скорее и не планы вовсе, а, типа, ощущения, что надо сделать то-то и то-то. Детали к планам являются уже потом – по ходу исполнения.

Возник же помянутый широкий план потому, что мне, наконец-то, дошло – никаких моих переводов Жомнир никуда не «засватает».

Неважно почему, главное, что это точно.

Что же теперь делать?

Да просто надо взять вопрос публикации в свои руки и, для начала, забрать у Жомнира все мои переводы в тонких разнообложечных тетрадочках, что заштабелёваны где-то там, среди прочих бумаг на стеллажах его архивной комнаты.

Я приехал в Нежин и объявил ему о своём намерении забрать свои чёрно-серо-беловики.

Жомнир не возражал и не расспрашивал.

Он устроил застолье, ведь за эти годы я стал в их доме чем-то, типа дальнего родственника; бедного, но иногда полезного, как, скажем, при оклейке гостиной комнаты его квартиры новыми обоями.

Мы сели за квадратный стол, выдвинутый от стены в центр гостиной, и ели всё, что приносила с кухни Мария Антоновна. Мы пили крепкий самогон.

Жомнир увлечённо рассуждал про недавно раскопанную в каком-то кургане золотую пектораль большой художественной ценности.

Меняя тему, он спросил какие у меня отношения с Нежиным, имея ввиду Иру.

Я витиевато ответил, что они, отношения эти, оказались вполне плодотворными, имея ввиду тебя. Затем я осторожно спросил про Иру: как она?

– Что как?– ответил Жомнир.– Таскается по городу.

Это садануло мне в солнечное сплетение, хотя не так сильно, как слова Иры, что у неё есть Саша, она так говорила моей сестре, которая передала их мне уже после нашего с Ирой развода, в виде бонусного утешения, что ли.

Более всего меня поразило полное совпадение ответа Жомнира со словами мужика на конотопском кирпичном заводе на мой вопрос про Ольгу.

( … при всей разнице в образовательном и культурном уровне, когда нам нужно шибануть ближнего, мы пользуемся одним и тем же каменным топором …)

Когда пришло время выдвигаться мне на электричку, Жомнир сложил все мои переводы в увесистый целлофановый пакет и вышел проводить меня на вокзал.

Самогон оказался действительно крепким, но я помню как подкатила электричка и с шипением распахнула дверь на перрон.

Отказавшись от помощи Жомнира, я пошёл в круглый туннель тамбура с отблесками никелированных поручней по бокам.

Хватаясь за левый из них, я поднялся внутрь, прошёл к дверям напротив и повесил пакет на тамошний поручень.

Последнее, что я услышал, был звук захлопывающейся двери за спиной.

Когда я пришёл в себя, то всё так же стоял, уцепившись левой рукой в головку поручня у дверей.

Электричка тоже недвижно стояла у четвёртой платформы конотопского Вокзала.