… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Мутно-серый потолок налёг на нескончаемые стены мглистых стволов, опутанные сетью чёрно-голодных ветвей и веточек в потёках жухло-жестяной листвы.
Вдоль корявого асфальта метутся, змеясь, сбившиеся с орбит кометы позёмки, взвихряя тощие струи сухой снежной пыли.
Ветер попутный. В спину. Дуй, приятель! Дарёную тёткой куфайку продуешь ты чёрта с два.
Голова туго обтянута шерстяным колпаком: «петух» называется. Ноги в грубых солдатских полуботинках, на две пары носков, споро верстают
Дуй, кудрявый! Ещё греки знали, что под флейту легче делать «ать-два». Крепкая одёжка, дальний путь-дорожка: чего ещё надо для счастья?
Лесополоса расступилась, пропуская уходящую от шоссе грунтовку. В расселину выглянуло удивлённое поле: кто тут такой счастливый?
И от этого поля, и что есть впереди дорога, и что утро такое хмурое, и оттого как струится за ветром бледно-прозрачный дымок белого снега – стало вдруг безудержно радостно, прихлынул неуёмный восторг выше горла и выплеснул возглас в пустынную муть:
– Ай эм хэппи!
Кутерьму крупиц на дороге, словно зеркало, повторяет круговерть низко мчащихся облаков.
– Эм хэппи,– на этот раз почему-то с угрозой и чуть вопросительно.
– Хэппи!– совсем уже грустно.
Да. Недолго музыка играла. Где оно счастье? Только в прошлом, или в будущем. Ищи-свищи.
А если и нaбреду на крупицу крохотную – вот как только что – то всегда в одиночку.
Отчего так? Обидно малость. Вот если б она рядом. Хотя нет, марш-броски ни к чему ей.
Или пусть увидала б: на экране, во сне, где угодно – это вот утро, споконвечную эту дорогу, на ней путника…
Идиот! И когда уж тебе дойдёт, соплежуй несчастный!
Не существует никакой вовсе «оны» в природе, а есть лишь невнятные, сентиментально-слюнявые мечтанья твои, придурок, толком неясные и самому.
Невразумительная смесь неземной красы со страстью к утехам отнюдь не небесным; сочетание холодно-острого ума с нежно-пылким влагалищем вожделеющим лишь к тебе.
Много хочешь, малый. Ты выстроил мост на верхушке горы и ждёшь, чтоб под ним побежала речка.
И кроме: для получения чего-бы-то-ни-было надо давать хоть что-бы-то-да-нибудь.
А что, распролюбезный, имеете предложить? Тёткой д'aреную куфайку? Оно, канешно, вещь практичная. Дней пяток всего как надёванная. Что? У вас и деньги есть? Цельных полста целковых? Ну, так отминусуй десятку на автобус до Москвы, четвертак на самолёт и пятёрку на электричку от Киева.
А на харч уйдёт сколько? Так за какие тя шиши любить безумными страстями?
Лучше подотри-ка нюни, да шагай себе и шагай. Дело тебе знакомое, привычное даже.
И он шагал, наступая на хвосты прозрачных лент позёмки.
Каждый шаг ничем не отличался от предыдущего и от следующего, с каждым шагом ни на йоту не менялись ни колд'oбая дорога, ни низкое небо, ни лесополосы по бокам.
Всё то же. Всё так же. Всё движется и остаётся таким же.
Изредка приближались и отставали бетонные столбики с цифрами на голубых жестянках.
Несколько часов кряду такой ходьбы, пусть даже налегке, порожняком, и начнётся ломотное нытьё в плечах. Это он знал.
Но сегодня до этого не дойдёт. К райцентру пятнадцать вёрст, сказал дядя. А там уж пойдут транспортные услуги развитой цивилизации.
Что-то завиднелось вдали на обочине. Неподвижный крупный предмет.
Уцепившись взглядом за эту неподвижную непонятность средь всеобщего хаотичного шевеления, он приближался, гадая: что бы могло быть?
Какая-то техника.
Ага.
Какая?
Ну, мало ли наклёпано всяких для сельхозработ. Ближе подойдём тогда и…
В паху явно наклюнулось жжение.
Да погоди ты со своими позывами.
Точно – техника, хотя из другой сферы.
Он остановился у окрашенного в мандариново-жёлтый цвет дорожного катка.
Надо ж куда занесло тебя, болезный. Зябко, небось? То-то. Привык, чай, к тропикам асфальтным? К пылу да жару битумному. Как зимовать-то думаешь? С перелётными не упорхнёшь: на подъём тяжек. Да и поздно уж. Берлогу рыть нечем. Профиль у бедолаги другой. Один исход – анабиоз. Вмерзай в среду окружающую, как всякие там хладно-кровно-земно-водные. Хотя, пожалуй, тоже не сахар.
Он излил сочувствие на россыпь некрупного щебня. Застегнулся. Переступил тёмное пятно, часа два тому бывшее чаем, что сготовила жена дяди на посошок.
Всё течёт, всё изменяется. Один и тот же чай нельзя излить дважды.
В деревню, откуда он сейчас шёл, это был второй его приезд. Хотя, конечно, в первый раз не сам ехал, а был привезён.
В то лето дни длились по веку, неспешные, как спокойный ручей, беззвучно кативший гладкую воду, разделяя деревню на ихних и наших.
Тихо катит ручей по песчаному дну. Воды по колено. Чуть вверх по течению попадаешь в зелено-сумрачный туннель меж непролазного ивняка.
Мальки тычутся в икры и чуть слышно скребут. Малость жутко, особенно если тебе двенадцать лет и наслушался рассказов про пиявок и «конский волос».
А за деревней – не близко, с час, может, ходу – речка Мостья. Неширокая, но плавать можно. И он плыл к ярко-травному тому берегу, подталкивая красно-синий резиновый мяч, взглядывая на пятно своего лица отражённое в мокрых вёртких боках мяча.