А у нас во дворе
Шрифт:
– Тош, я хотел тебе кое-что напомнить, - стул под Славкой заскрипел, закудахтал страдательно. Воронин положение меняет. Зад отсидел или нервничает?
– Да?
– Моё предложение остаётся в силе, - проблеял Воронин.
– Какое ещё предложение?
– недоумение моё было честным, не наигранным.
– Насчёт замужества.
– Ты делал мне предложение?
– я аж присвистнула. Не помнила такого интересного факта своей биографии. Конечно, память у меня не полностью восстановилась. Кое-какие лакуны оставались. Допустим, одна из них хранит тайну воронинского сватовства. Да? Маловероятно. О замужестве я никогда,
– Ты делал мне предложение?
– переспросила неуверенно.
– Типа того, - с облегчением вздохнул Славка.
– Я понимаю, у тебя тяжёлая черепно-мозговая травма, ты просто забыла. Вспомнишь со временем.
Иногда людям кажется, будто они хорошо помнят то, чего реально не было. Сиротин, когда помогал мне бороться с частичной амнезией, обозвал такой феномен ложной памятью. Воронин сейчас явно пытался сформировать у меня ложную память.
– Зачем я тебе нужна слепая? Карьеру испортишь. И не думай даже, - отказала ему довольно твёрдо.
– Вовсе нет, - запротестовал Славка, стул под ним вновь заскрипел, закудахтал.
– Правда, выходи за меня, а? Не срочно, годика через три-четыре. Ведь ты же была согласна.
– Настолько была согласна, что у нас намечался бэби, - едко напомнила я ему, давая понять, что многое помню, если не всё.
– Это я с Логиновым за тебя боролся, - без малейшего раскаяния выкрутился Славка.
– Дело прошлое. Зачем теперь вспоминать?
– Да, теперь уже точно поздно, - я над ним издевалась или над собой?
– Ты ещё не отошла от всего этого. Всё забудется, вот увидишь...
Нет, ну до чего дурак! Фазан самовлюблённый! Что я там смогу увидеть?
– Ты имел в виду, вот услышишь?
– я продолжала откровенно выказывать своё новое к бывшему другу отношение.
Дверь в палату тихонько скрипнула, скрежетнула, открываясь. Я узнала по шагам, - уже получалось, - маму, папу, медсестру Юлю. Последней вошла сиделка, которую мне наняли после реанимации. Про неё сразу предупредили: немая, потому очень дёшево берёт за услуги, значит, по карману моим предкам, и не надо с ней фордыбачить. Слепая немую, сеструху по несчастью, непременно поймёт. Я не фордыбачила, прониклась.
Воронин прервал себя на середине фразы, неестественным голосом попрощался:
– Ладно, в следующий раз договорим, не к спеху. Ты подумай пока. Я пошёл, счастливо, - и быстренько исчез.
Я с облегчением рассмеялась, впервые за последнее время.
– Мама, чем вы его так напугали?
Мама сдержанно ответила:
– Слава вообще стал с трудом переносить общество старых знакомых.
Медсестра Юля хихикнула. Началась большая колготня, сопровождаемая лёгкими, необременительными разговорами. Генеральная уборка палаты, смена постельного белья, банные процедуры.
Я успела невзлюбить дни, когда рядом со мной толклось много народу. Больше всего мне нравилось оставаться с немой сиделкой. Она, прежде всего, не доставала разговорами. Классно делала массаж от пролежней - руки сильные и ласковые. Всё тело потом приятно гудело, медленно остывая. Она аккуратно кормила, не подгребая краем ложки с подбородка остатки пищи, осторожно промакивала мне нижнюю часть лица полотенцем. Сама я пока ела безобразно, особенно супы. Не получалось. Поэтому терпеть не могла трапезничать в присутствии посторонних. Ещё сиделка
Во-вторых, Юля кормила меня, как маленького ребёнка, скребя ложкой по подбородку и нижней губе, торопилась запихнуть мне в рот следующую порцию - жуй, жуй, глотай. Только что "ложечку за маму, ложечку за папу" не говорила, но считала, что стоило бы. Ела я омерзительно мало, сама огорчалась.
В-третьих, Юля физиологически не умела молчать, болтала практически непрерывно. Её легкомысленная трескотня угнетала меня необычайно. Я замыкалась, ускользала от общения с ней в свои невесёлые думы, и Юля обижалась. Между тем, как выяснилось впоследствии, тайны и серьёзную информацию она умела хранить свято, ни звуком не обмолвившись о вещах, крайне для меня значимых.
С разговорами окружающих людей, с их попытками шевелить меня, примириться не удавалось. Моё существование напоминало прослушивание больших радиоспектаклей и маленьких радиопостановок. Утомляло до чёртиков.
Больше всего я любила, когда приходил дядя Коля Пономарёв. Тогда не было радиоспектакля. Имел место диалог, неторопливый, с хорошими паузами для обдумывания свежей мысли или подозрительного аргумента. Тема всякий раз новая, интересная. Не то, что у Шурика.
Родионов законопослушно приходил через день, тогда как остальные запрет лечащего врача нарушали в хвост и в гриву. Он вёл со мной, по сути, один разговор, прерываемый только его уходами.
Обычно я грызла чищеные орешки, которые он приносил, а Шурик, отдохнув денёк и, соответственно, испытывая прилив свежих сил, вёл наступление. Учил меня жизни. Как-то внезапно спросил:
– У тебя Воронин бывает?
– Бывает, - ответ получился невнятным из-за набитого орехами рта.
– Прожуй, не то подавишься.
– Угу, - не стала артачиться, но чуточку внутренне завелась от легко усвоенной Шуриком общепринятой теперь манеры обращаться со мной, как с малышом. Хм, Родионов - бяка...
– А почему ты его не выгнала?
– голос у Шурика сердитый, требовательный.
– Зачем?
– я скопировала интонации медсестры Юли, работая под недалёкое существо.
– Пусть ходит, всё развлечение.
– Тошка! Но ведь если бы не его язык...
– потихоньку начал заводиться и Шура. Я быстренько вставила свои "пять копеек", не желая заново перемалывать одно и то же: