А утром пришел Фо…
Шрифт:
Однако ни часового, ни тех, в кого тот стрелял, мы так и не заметили. Я молча показал разводящему в сторону окопа у вышки. Мы осторожно двинулись туда. Волков действительно оказался там. Он лежал лицом вниз, автомат валялся рядом. Вокруг – россыпь гильз. Похоже, часовой стрелял, пока не кончились патроны.
– Леха! – Агеев толкнул его. – Эй, Волков!
Без сознания? Разводящий осторожно перевернул его на спину. И тут же отпрянул. В небеса уставились остекленевшие, широко распахнутые глаза. С виду Волков казался невредимым – ни ранений, ни ссадин. Да только сомнений не было – он мертв. Агеев все же попытался нащупать пульс, покачал головой и сел на дно окопа, обхватив голову руками.
– Он что… – Я не решился закончить фразу. Лишь стоял и ошарашенно пялился на труп.
– Чё встал? –
Я мгновенно пригнулся.
– Занять оборону! – скомандовал разводящий. – В кого-то же он стрелял!
Мы с Рыбалкиным повалились в траву, нацелив автоматы на черную непроглядную чащу леса, начинавшуюся в нескольких метрах от колючей проволоки. Именно туда палил Волков. Я отметил, что ограждение не повреждено, нет никаких следов, тел убитых. Только непримятая трава да волнующиеся кроны деревьев. Но кто-то ведь убил часового!
Казалось, мы просидели целую вечность, прислушиваясь и вздрагивая от каждого шороха. В округе по-прежнему было безлюдно, но подняться из окопа мы не рискнули: вдруг за нами наблюдают и только этого и ждут?
– Саня, может, все-таки расскажешь, что ты видел на посту, перед тем как тебя сменили? – шепотом спросил я у Рыбалкина. Просто молчание действовало мне на нервы.
Тот быстро взглянул на меня и тут же отвернулся.
– Нет, правда, – сказал Агеев. – Расскажи. Я же помню, что ты был не в себе, когда мы пришли. Что случилось? Вдруг это как-то связано с этим…
Он кивнул на тело Волкова.
– Да ерунда все это, – уклончиво ответил Рыбалкин и снова отвел глаза. – Мне всего лишь приснился страшный сон. Потому как наяву такого просто быть не могло!
– И все-таки?
– Да что рассказывать-то… – вздохнул Рыбалкин. – Где-то в двенадцатом часу ночи я лежал в окопе. Спать, как назло, не хотелось. От нечего делать глядел на звезды и тихо пел.
– Пел? Что пел? – спросил Агеев.
– Не важно. Я всегда пою на посту. Помогает убить время. Обычно песня длится минуты три. Пять песен – прошло пятнадцать минут, значит, пора звонить в караулку с проверкой связи. Прогнал в голове альбома три-четыре какой-нибудь группы – прошло два часа – жди смену. Да и веселее с песней…
– Понял. Давай без подробностей.
– Но тогда отчего-то петь расхотелось, – продолжал Рыбалкин. – Честное слово, никогда не боялся один ночевать на посту, а тут вдруг стало не по себе. Да еще и Зверек перед этим нагнал жути, рассказывая про какие-то там шумы на посту…
– Какие еще шумы? – Агеев глянул на меня.
– Так, показалось, – отмахнулся я. Ведь тогда пришлось бы рассказать и о девушке.
– Короче… Лежу я и вдруг слышу – шорох. Ощущение было такое, будто кто-то идет по траве. «Неужели смена?» – думаю. Глянул на часы – 11:30. Да рановато еще… Приподнялся, посмотрел по сторонам. Никого. Шорох тоже прекратился. Мне вдруг показалось, что шел он со стороны леса по ту сторону колючей проволоки. Но за колючкой тоже было пусто. Да и кто там мог ошиваться? Я снова опустился на дно окопа. И тут ко мне в окоп стал затекать странный такой туман. Меня это удивило, ведь пост мой находится на сопке, а я всегда думал, что туманы должны в низинах собираться. В общем, выглянул я, смотрю, а туман этот повсюду – стелется по дорожке, в траве, у колючки. Да такой плотный и белый, как кефир. Внезапно похолодало. Я поднял воротник, сунул ладони под бронежилет, снова сел в окоп и запел, скорее чтоб прогнать накатившие дурные мысли. И вдруг опять позади шорох – явно шаги. Да так близко! Я придвинул поближе автомат, положил палец на предохранитель. Мало ли что… А сам думаю: расскажу кому – засмеют! Скажут, совсем крышу от глюков сорвало! Я снова выглянул из окопа, раздвинул траву и оцепенел. Вижу, по тропинке вдали вроде как идет кто-то. Туман густой-густой, видно плохо, но понимаю, что это явно не смена. Глянув на точку связи, подумал: «Может, в караулку сообщить?» Но удержался. Мало ли, вдруг меня все-таки глючит? Чего понапрасну караул дергать? Ведь сколько раз бывало, что из-за дрожащей тени часовые смену «в ружье» поднимали… Да только я быстро понял, что никакая это не тень, не мираж, а реальный человек. Нарушитель чешет по территории, и прямо на меня! Ну, тут уж я, как положено по уставу, вскочил, вскинул автомат, щелкнул предохранителем, кричу: «Стой, кто идет?» Вот тут-то до меня и дошло, что это девка…
– Девушка? – взволнованно перебил я. – Блондинка или брюнетка?
– Какая разница? – цыкнул на меня Агеев. – Продолжай, Рыб ал кин!
– На чем я остановился? Ах да, девушка… – продолжал тот. – Поначалу я не разглядел ее лица. Просто по фигуре, одежде, длинным волосам понял, что это баба. Она шла по тропинке, словно манекенщица на подиуме. «Стой, кто идет, говорю!» – снова крикнул я, а сам уже приготовился пальнуть в воздух предупредительный. «Что ты, Саша, это же я!» – отвечает. Я аж охренел, услышав голос. Ушам не поверил! А она прошла еще пару шагов и остановилась. Фонарь осветил ее лицо. Это и правда оказалась Милка! Та самая, представляете?
– Что еще за Милка? – удивился Агеев.
– Ну, моя подружка с гражданки. Помните, я про нее рассказывал?
– Здесь, на посту? – Разводящий с сомнением взглянул на него.
– Я сам охренел! – ответил Рыбалкин. – Короче, она говорит, мол, ты так долго мне не писал, вот я и приехала тебя навестить. «А как сюда попала?» – спрашиваю.
Это ж черт-те сколько километров от части! Ответила, что комбат ехал в караул с проверкой, она с ним и напросилась. «Мне сильно-сильно, – говорит, – хотелось тебя увидеть!» А сама уже подошла так близко, что я ощущал запах ее духов. Ну и бросилась мне на шею со словами: «Я так соскучилась!» – и все такое…
У меня защемило в груди. Неужели я тогда общался с Сашкиной подружкой?
– Ну ты даешь, Рыбалкин! – покачал головой Агеев. – Тоже мне часовой… Под арест захотел?
– Нет, я, конечно же, пытался ее оттолкнуть, сказал, мол: «Мне нельзя! Я же на посту!..»
– Хорош врать-то!
– Ну ладно, ладно… Не говорил. А ты бы, скажи, удержался? – огрызнулся Рыбалкин. – В общем, она давай расстегивать лямки на бронежилете…
Неподалеку раздался треск ломаемых веток и шум листвы. Агеев поднял руку. Рыбалкин умолк. Разводящий прислушался, осторожно выглянул из травы.
– Птица, – сообщил он, снова опускаясь на дно окопа. – Ну, и что было дальше?
– Что дальше… – Рыбалкин провел ладонью по лицу. – После этого дела я, видимо, задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Проснулся от щелчка. Как оказалось, это Милка нажала на кнопку – отстегнула штык-нож от моего автомата. Я открыл глаза аккурат в тот самый момент, когда острие нависало над моим лицом. Хорошо, успел увернуться, потому как в следующий миг штык-нож воткнулся в землю, в то место, где мгновение назад была моя башка. В полумраке я разглядел голую Милку со штык-ножом в руке, машинально оттолкнул ее, попытался встать, да только помешали спущенные до колен штаны. Моя разъяренная подружка тут же снова набросилась на меня, повалила на спину. Правда, на этот раз мне удалось поймать ее за запястье той самой руки, что сжимала нож. Милка наваливалась на меня всем весом, явно пытаясь засадить клинок мне в горло. Сейчас вспомнить – кино, да и только! А тогда чуть в штаны не наложил…
– Ты без штанов был, герой-любовник, – хмуро заметил Агеев. – Что дальше?
– Длинные волосы падали мне в глаза, в фиолетовом свете фонаря я видел искаженное злобой лицо подружки. Да только весовые категории-то у нас разные. Я без труда отвел ее руку в сторону и, придавив державшую нож ладонь к земле, резко ударил по запястью. Рука Милки ослабла, нож оказался у меня. Я рванул его из земли и… Уж не знаю, как так получилось… В общем, ударил. Как-то машинально – просто махнул рукой, не целясь никуда конкретно. Да только попал! Я почувствовал, как лезвие вошло в тело. Милка вскрикнула, отползла в сторону. Я же быстро вскочил, натянул штаны. Гляжу – Милка сидит неподалеку на траве, правой рукой прикрывает рану на животе, а сквозь пальцы хлещет кровь. Она подняла голову, в глазах слезы, губы дрожат. Я же вдруг понял, что именно только что натворил! Подбежал к ней, упал рядом на колени, обнял. «Милка, почему?» – спрашиваю. А она только и сказала: «Я все знаю…» И все! Думаю, она имела в виду ту бабищу, с которой мы пару недель назад отжигали в самоволке. Помнишь, Зверек? Вот только не пойму, кто мог меня сдать… В общем, Милка умерла, прямо у меня на руках… Ну а потом пришла смена.