А в чаше – яд
Шрифт:
– Я тут помочь не могу, почтенный. Отравили ребенка, нехристи, чтоб им такой же смертью умереть.
– Уж без тебя догадался, что отравили. Чем, рассказывай? Да где этот яд купить можно? – он не отводил глаз от аптекарши.
Понятно к чему разговор, только Нине скрывать нечего.
– У меня такого яда не покупали, – отрезала она, – Кто еще его продает – не знаю, может, и гости заморские привезли. Местные-то законы ведают, нет таких смелых среди аптекарей, чтоб поперек указов идти.
– Да вам, торгашам, законы что птичий свист, лишь бы загребать поболе. Да и откуда ты, женщина, законы знаешь? Вот первая прибежала – видать, хвост горит.
– Да ты же сам за мной послал!
– Я за тобой не посылал, я велел привести аптекаря. А ты кто? Глупая
– Господь с тобой, меня позвали, что ж я, отказываться буду. А позвали меня потому, что аптека моя ближе к гавани. Да декарх меня знает хорошо…
– Ох, молчи лучше. От вас, женщин, один шум и беспокойство. Доложу эпарху, что ты под подозрением большим. Пусть твою аптеку прикроет – меньше хлопот всем будет.
– Да за что жe, уважаемый?! – Нина тоже перешла было на крик. Но под злобным взглядом сикофанта поутихла. Ведь и правда закроют, да в казну заберут – видано ли, чтобы женщина одна торговлю вела. Нина запаниковала:
– Дай я хоть сама поговорю среди аптекарей да врачевателей, узнаю, может, кто спрашивал или покупал…
– Ты-то что узнаешь? – нахмурился сикофант, – Бабьи сплетни одни, так они тут без надобности. Иди уже, я с эпархом 6 говорить буду.
6
Эпарх – градоначальник Константинополя
– Ой, и где тот эпарх?! – повысила было голос Нина, да, спохватившись, на почтительное обращение опять перешла. – Почивает небось, может, только завтракать собрался. И тебя, уважаемый, дальше порога не пустят. Да отговорятся, чтобы не ходил лишний раз, да из-за нищеброда хороший дом не позорил, – указала рукой в сторону трупа мальчишки.
Сикофант молча царапал что-то на табличке, бормотал небогоугодное себе под нос. Шум прибоя и резкие крики чаек заглушали его слова. Наконец он убрал табличку в суму на поясе, поскреб подстриженную бороду. Нина смиренно наклонила голову, шагнула чуть ближе.
– Дай мне хоть немного времени – за что ж на меня поклеп возводить зря? Я что выясню, все тебе и доложу. Тебе опять же меньше хлопот. Там, где служивого на порог не пустят – я с боковой калитки зайду. Глядишь, и тебе подмогу, и себя оберегу от наветов пустых, – Нина говорила торопливо, заглядывая сикофанту в лицо.
Тот молчал.
– У мальчика ведь мать есть, наверное. Я с ней поговорю, посочувствую, может, она что про душегуба скажет. И с кузнецом. Дай хоть пару деньков, что разузнаю, тебе сразу пошлю весточку.
Он отвернулся, махнул солдатам рукой, чтобы унесли тело. Чуть повернув голову в сторону Нины, процедил тихо:
– После зайду, поговорим. А если что важное узнаешь, найди меня сама. Никоном Хакениосом меня зовут.
Женщина кивнула, повернулась и быстро пошла обратно, склонив голову и сердито шепча что-то.
––
Нина металась по аптеке. Утреннее происшествие никак не шло из головы, все валилось из рук. Подмастерье уже наградила оплеухой, когда подсунулся не вовремя. С трудом взяв себя в руки, села за работу. Обычно ее успокаивало мерное движение пестика при растирании семян лаванды с распаренными овсяными зернами. И нежный запах, поднимающийся от ступки, настраивал на спокойный и благостный лад, уходили тревоги. Так и в этот раз, пока готовила снадобье, пока смешивала с виноградным маслом, растирая, успокоилась немного. Отставила глиняный горшочек в сторону, чтобы настаивался, накрыла промасляной тряпицей.
С мелкими заказами Нина справилась, послала подмастерье разнести их. Закрыв аптеку, она пошла вверх по Мезе 7 к пекарне, где хозяйничала статная смешливая Гликерия, давняя ее подруга. Подойдя, облегченно вздохнула, увидев сгорбленную фигуру на скамеечке
Гликерия была его третьей дочкой, от второй жены. Мать Гликерии была сильно моложе мужа, да родами потом умерла, успев еще дать жизнь сыну. Тот тоже на этом свете надолго не задержался, утонув, будучи еще мальцом. Каждая семья в большом городе родных и любимых теряла, не обошла судьба и Феодора.
7
Меза – главная улица Константинополя
Пекарня его была известна с незапамятных времен. Горожане приходили к Феодору за пышными лепешками, за самыми нежными милопитакья 8 , за тающими во рту лукумадесами 9 , а уж за византийскими рогаликами из многослойного теста присылали из самых богатых домов. Здесь выпекали ароматный хлеб силигнитис из лучшей муки, для богачей, а для горожан победнее – сеидалитис, что из муки попроще.
Феодор передал все дела младшей дочери, только с гильдией и эпархом сам договаривался. Красавица Гликерия в положенные пятнадцать лет замуж вышла за хорошего человека, хоть и приезжего. И дела они вели дружно да умело. И с купцами договориться выгодно могли, и таверну при пекарне завели небольшую, где можно было свежим хлебом перекусить и недорогим вином запить. Все у них ладилось. Да в праздник возвращался муж ее с ипподрома, а выпившие патрикии на колеснице решили по Мезе прокатиться. И лошадьми многих прохожих потоптали. Погиб и он под колесами пьяных богачей. Претор тех патрициев из города изгнал, да сперва заставил выплатить семьям убитых по десять золотых солидов 10 . Так и остались Гликерия одна с батюшкой.
8
Постные яблочные пирожки
9
Круглые сладкие пончики
10
Солид (номисма) – золотая монета Византии
Отца своего Гликерия обожала, заботилась, как о маленьком ребенке. Он тоже в дочери души не чаял. Соседи его уважали, увидев старика, кланялись, подходили за советом, присаживались рядом, разговаривая. Нина тоже любила с ним беседовать, опять же совет выслушать, просто на судьбу пожаловаться, а то иногда и помолчать, душой отдыхая.
И в этот раз, увидев его на улице под портиком, обрадовалась. Достала из сумы припасенную мазь для суставов, что очень беспокоили старика, особенно по весне. Подойдя, поклонилась, спросила разрешения присесть. Тот, оторвав глаза от деревянной чаши, по краю которой вырезал узор, ласково улыбнулся, по-стариковски щурясь:
– Садись Нина, рассказывай. Что случилось, зачем к стене бегала поутру.
Нина только головой покачала, не особо удивляясь. Старец знал все, что происходило в городе. Какие птицы ему вести приносили, как он про все важное узнавал – непонятно. Но люди говорили, Феодор все знает, а что не знает, то и неважно, или знать не положено. Разговаривал Феодор со всеми, да со всеми по-разному. С кем-то ласково, с другими строго, с кем-то жалостливо, как чувствовал что каждому надо от него услышать. И всем помогал. То матери, заполошно бегавшей по улицам в поисках оболтуса сынишки, скажет, чтоб поискала через две улицы у торговца сладостями. То девушку, которую обидел жених, успокоит, что завтра все уладится. То купцу, что не знает, можно ли доверить часть товара партнеру, подскажет, как быть. И находился сорванец, и приходил на следующий день раскаявшийся жених, а купец присылал Феодору кувшин вина в подарок, за то, что уберег от убытку.