А я люблю военных…
Шрифт:
Метрдотель, заметив мое намерение, обрадовался и с подъемом залепетал:
— Софья Адамовна, в любое другое время рады будем вас видеть, вы же знаете, Софья Адамовна, как мы к вам относимся, со всей душой, со всей душой, но в этот раз, Софья Адамовна…
И вот тут-то вошел он, мой объект! Во всем своем блеске и с ошеломительным букетом: белые розы в потрясающем количестве.
А я в растрепанном виде — в каком виде можно быть после драки с будущей женой бывшего мужа?
Сразу захотелось исчезнуть. Незаметно.
Я
В действительности на кого я похожа мне страшно хотелось знать, но до зеркала было далеко, и снова объект на этом пути — все время он становится между мной и зеркалом.
— Софья Адамовна, умоляю вас, — продолжал занудствовать метрдотель.
Я поспешила его успокоить:
— Хорошо-хорошо, только сразу не гоните меня. Немного здесь посижу, остыну, в порядок себя приведу и уйду.
Метрдотель мне поверил и, приступив к своим непосредственным обязанностям, покинул холл, я же осталась сидеть на диване, прячась за раскидистым фикусом.
Я рассчитывала, что объект прошествует в ресторан (наверняка у него рандеву с его курочкой), тогда-то незаметно и выскользну — уж очень не хотелось показываться в заплаканном и помятом виде.
Но все вышло иначе: объект мой как назло с букетом в руках застыл, прямо в холле, будто истукан стоит и жадно поглядывает то на часы, то на дверь, ведущую на улицу.
“Ага, — злорадно подумала я, — курочка-то наша запаздывает!”
Объект простоял довольно долго — я уже приуныла на своем диване; нервно ощипывая фикус, страдала неимоверно — не привыкла к бездействию.
Настоявшись вдоволь, объект достал из кармана мобильный и начал куда-то звонить. Судя по всему, он уже психовал. Продолжительный телефонный разговор не добавил ему настроения. В конце концов объект громко выругался, швырнул букет в мусорный бак и решительно проследовал в обеденный зал.
Я порхнула с дивана и подбежала к стеклянной двери, собираясь установить за каким объект приземлится столиком. Так, простое любопытство, но в рядах охраны оно посеяло панику. Рамбулье в два прыжка настиг меня и забасил:
— Софья Адамовна, пойдемте воздухом подышим.
— Сейчас подышим, — пообещала я, отмечая, что объект расположился у фонтана (место самое дорогое) за столиком, сервированным на две персоны.
Зал еще не был полон, но народ усердно подтягивался. Радовало хоть то, что метрдотель не обманул: свободных мест, похоже, действительно не предвиделось.
Вдруг вижу, по залу бежит Тамарка и прямиком ко мне. Выскочила в холл и как обычно, сразу в крик:
— Мама, ты невозможная! Зачем ты, глупая, сюда приперлась?
— Странный вопрос, а ты зачем?
— Ха! Я здесь, как и везде, очень даже к месту, но ты? Ты-то как могла так низко пасть? Мама! Я тебя совсем не узнаю! Где твоя гордость? Твоя легендарная гордость! Она что — уже миф?
— Тома, — отмахнулась я, — при чем тут гордость? Не до гордости уже мне, когда беда приключилась. Надо человека спасать! Спасать родного человека. Он же сирота, о нем же, кроме меня, позаботиться некому.
— Ты тоже сирота и позаботься лучше о себе.
Я активно начала ей возражать, но Тамарка меня не слушала. Озаренная мыслью, она приобрела решительный вид и тоном капрала заговорила:
— Значит так, Мама, не позорься, возьми себя в руки, мобилизуй гордость и бодрым шагом отправляйся мстить. Я тебе помогу. Здесь можешь не сомневаться и на меня рассчитывать.
Я разозлилась:
— Господи, Тома, в чем тут сомневаться, ведь с детства знаю тебя, но не хочу я мстить, это всегда успеется. Сейчас же хочу мужа обратно забрать, тогда и мстить не придется.
— Нет, Мама, всегда лучше отомстить, поверь моему опыту. И потом, ведь есть же женская гордость, элементарная женская гордость. Как можешь ты забывать о ней?
— Да при чем здесь гордость, — взорвалась я, — когда родной человек гибнет?
В Тамарке обнаружилось столько непонимания, что пришлось к аллегории прибегнуть.
— Ну, Тома, только вообрази: твой Даня угодил в болото. Будешь ты его вытаскивать или нет?
Похоже, мысль Тамарке понравилась.
— Мой Даня? В болото? — с игривой задумчивостью спросила она.
На лице ее блуждала мечтательная улыбка.
— Да, твой Даня! — свирепея, рявкнула я. — В болото! Которое засасывает, пиявки впиваются в тело, слепни жалят лицо, жижа заполняет рот, и змея, роскошная гремучая змея ползет к нему, поигрывая жалом, ползет и вот-вот нанесет твоему Дане смертельный удар!
— Укус! — покрываясь ужасом, поправила меня Тамарка. — Мама, ты невозможная! Какие жути ты нагоняешь!
— Что там жути? Лучше скажи: будешь ты спасать своего Даню или нет?
— Буду! Конечно буду! Он смерти всяческой достоин, но это слишком жестоко.
— Так вот Юля хуже всякого болота! Она и болото, и пиявки, и слепни, и гремучая змея и черт знает что еще! Уж тебе-то смех рассказывать! Уж столько лет ее знаешь!
Моя образная филиппика не нашла отклика. К огорчению моему Тамарка даже рассердилась:
— Слушай, Мама, не морочь мне голову! Не о Юле здесь речь, а о тебе.
— Конечно, — подтвердила я.
— Так на кой фиг ты перед Женькой унижаешься? Роняешь нашу общую женскую честь. Пошли его подальше и все дела.
— Зачем же посылать того, кто и без послания идет? — изумилась я. — Сначала отобью у Юльки, а потом уже пошлю. К тому же, Тома, тебе легко говорить, ты-то при муже, а я одна остаюсь, в мои-то годы.
— Ха, Мама, не смеши, — заржала Тамарка. — Ты и одна — вещи несовместимые. Хоть какое-нибудь говно да и прибьется к твоему берегу. Кстати, если уж так сильно приспичило замуж тебе, так может моего Даню возьмешь? Боже, как он мне надоел!