А я тебя да
Шрифт:
— Строгий.
— Да ты что? Ты с чего это взяла?
— Как он тебя умыл.
— Ну… — это ведь меня тоже смутило, но я не хотела из-за таких мелочей портить себе настроение, — ты ведь сама сказала, что слишком ярко вышло.
— Но тебе-то понравилось, — возразила мама. — А он…
— Ой, да ничего он такого не сделал! А в общем? В общем ведь все хорошо? — допытывалась я, уязвленная тем, что мама как-то не спешила разделять мой восторг.
— Посмотрим, Верочка. Ты, главное, не спеши, хорошо? И если он давить будет, подталкивать тебя сама знаешь к чему, обдумай, готова ли ты
— Да он не настаивает! — отмахнулась я, чувствуя, как горят щеки. Горят, в первую очередь, потому, что как-то не было у нас с мамой заведено такое обсуждать, но еще и по той причине, что Семен правда ничего такого не делал. Только целовал. Но целовал так, что у меня отнимались ноги и губы горели. И хотелось… хотелось того самого. Однако Семен как будто вообще не планировал выводить наши отношения на новый уровень. Я потом всю ночь вертелась в постели в бреду, а он? Он… как с этим справлялся?
— Вера! Вер? Ты меня слышишь?
— Прости, — пробормотала я, возвращаясь в реальность. — Кое-что вспомнилось.
Оглянулась. Наклонилась осторожно, чтобы подхватить сумку. За время, что я лежала в больнице, у меня здесь скопилось приличное количество барахла.
— Ну, ты что, совсем, Вер? Тебе же нельзя таскать тяжести.
Я растерянно уставилась на сумку. И правда, какой-то дурацкий порыв. Семен и раньше не позволял поднимать тяжелое. Я даже в продуктовый ходила исключительно с ним, чтобы не дай бог не перетрудиться. Психовала страшно, отстаивала свою самостоятельность, начитавшись всякой феминистической чуши. А теперь даже какое-никакое облегчение испытала, что хоть за это мне больше не придется бороться. У меня, так сказать, медотвод.
Дом встречал меня ароматами какой-то химии.
— Вызывал клининг, а то я тут все подзапустил, пока тебя не было, — пояснил Шведов, хотя я ничего у него и не спрашивала.
— Ясно.
— С минуты на минуту привезут ужин. Как таковой диеты у тебя нет. Исключили жареное и острое, так что…
«Аха. Теперь еще и мое питание будет контролироваться», — подумала я, а потом поймала себя на том, что мне, в общем-то, похер. Апатия, которую чуток разбавила радость от возвращения домой, возвращалась. Свое черное дело делала менопауза. Такие перепады настроения раньше мне были совершенно несвойственны. Что ж, наверное, надо радоваться, по крайней мере, отсутствию приливов и бессонницы. Хотя с бессонницей вопрос тоже спорный. Богатырским сном я спала под лекарствами, а дома неизвестно как будет.
— Пойду в душ.
— А разве тебе можно мочить…
— Места проколов уже зажили, Семен.
На самом деле я просто хотела уединиться. Плотно прикрыв дверь ванной, достала из кармана телефон.
«Не переживайте, Никита. Я просмотрела ваши правки в дипломную работу и буду готова их обсудить в понедельник».
Стоило отправить сообщение, как по ногам потянуло. Я застыла разве что на долю секунды и, тут же взяв себя в руки, отложила телефон. А потом принялась раздеваться, сделав вид, что не почувствовала присутствия мужа. Обернулась, лишь когда в поле зрения попала его рука. Загорелая, с коротко остриженными ногтями и выступающими венами. Вздернув бровь, Семен сгреб мой телефон.
— В целях безопасности
Сердце подпрыгнуло и заколотилось где-то в горле. В ушах загрохотало.
— Он был в кармане, — делано-равнодушно пожала плечами я. — И хорошо, а то забыла совсем, что не ответила. По работе.
— Ты на больничном.
— Была. Сегодня его закрыли, а в понедельник я собираюсь…
— Это исключено. У тебя восстановительный период, и…
— И он пройдет гораздо более безболезненно, если я буду занята делом. Сидеть в четырех стенах невыносимо. Хоть на стену лезь.
— Нет, Вера. Это исключено. На дворе лето. Вернешься в универ к новому учебному году, как раз и химию успеешь пройти.
— Ты забыл, что у моих студентов экзамены. А дипломники? Их я куда дену? Нет-нет, — стояла я на своем. — Мы уже и с Садовым все обсудили. Он не станет меня дополнительно нагружать при условии…
— Я чхать хотел на его условия. Ты после серьезной операции, Вера. Тебе нужно отдыхать.
Я хорошо знала это выражение лица… Эту гребаную маску, которая означала, что разговор окончен. Губы дрогнули. Отросшие за время нахождения в больнице ногти впились в ладони.
— Скажи, тебе доставляет кайф отнимать у меня последнюю радость?
— А последняя радость, надо понимать, это тот сопливый мажор? — ухмыльнулся Шведов, вымораживая взглядом оставшийся в тесноте ванной комнаты кислород.
Глава 7
Вера
— Какой мажор? Ты не в себе, что ли?
Боже-боже, что со мной происходило внутри — не передать. Но показать это ему ни в коем случае нельзя было. Вот я и храбрилась, помня о том, что лучшая защита — это нападение. Ну а еще я ведь голой была. Это тоже играло роль. Семен, как бы ни блядовал, на меня каждый раз реагировал, будто впервые видит. Хищный взгляд наполнялся теменью, зрачки расширялись, как у кошачьих в момент охоты, и такое на дне той черноты было, что… В общем, в такой ситуации он забывал обо всем постороннем.
Шведов поднял руку и ласково погладил меня по щеке.
— Главное, не заиграйся.
Меня аж передернуло. Настолько отрешенно и пугающе звучал его голос, особенно на контрасте. Как, блин, у маньяка какого-то.
Что значит — не заиграйся? Хотя… Господи, что тут непонятного?! Он наверняка за мною следил. Или читал мою переписку. А может, и то, и другое делал — с него станется. Боже мой! Но там же не было ничего такого. В переписке-то. Или… Я стала судорожно вспоминать.
— Не понимаю, о чем ты, — напустила равнодушия в голос. Любые эмоции сейчас вышли бы мне боком.
— А ты подумай. Не хотелось бы, чтобы ты все осознала, когда будет слишком поздно.
Внутри будто струна оборвалась. Сердце камнем ухнуло вниз. Во рту пересохло так, что язык едва ворочался.
— Ты мне угрожаешь?
— Тебе? Ну что ты… Я о тебе забочусь.
Значит, ему… Никите. Угрожает.
Я отвернулась, проведя ладонью по столешнице. Как в бреду, сделала несколько шагов к узкому окну, наличию которого в ванной так радовалась. Взялась за ручку.
— Отойди. Тебя просквозит.