А. А. Прокоп
Шрифт:
— Совсем ничего не видно.
— Придется остановиться и, как назло ничего нет поблизости.
— Ты имеешь в виду какую-нибудь деревню.
Соня, кажется, впервые назвала Степана на ты. Её голос звучал внутри его головы, слишком ласково и очень близко. Ещё в нём была ни с чем несравнимая чистота, от этого у Степана начинала кружиться голова. Он готов был на всё и даже больше, лишь бы услужить ей, сделать всё, чего бы она ни пожелала. Только ночь не обращая внимания, ни на него, ни на неё — всё плотнее окутывала засыпающую окрестность своим тёмным и совсем сейчас нетеплым одеялом. Где-то рядом тревожно вскрикнула ночная птица. Ветер появлялся наскоками, но сильно.
— Соня давай укроемся под защитой деревьев. Нужно как-то перетерпеть ночь, а с первыми проблесками света мы двинемся дальше. Я думаю, что очень скоро мы выйдем в расположение наших частей.
Степан говорил неуверенно, от чего-то заметно стеснялся своих слов, искал глазами её глаза, а когда находил, то темнота всё одно мешала ему увидеть в её глазах такое необходимое расположение Сони к нему.
Один миг — за ним один час, дальше половина дня, и всё больше нет ничего прежнего. Пусть оно останется позади — пусть мелькает в памяти и старается напомнить о себе, при любом удобном случае, только власть вчерашних переживаний уже не имеет своей силы. От этого неописуемо легко дышится, — не чувствуют усталости ноги.
Степан подумал о том, что действительно не переживает о событиях минувшего дня. Безразличным выглядит разгром полка, ненужным, и мелким кажется потерянный городишко. Совсем ему нет до этого дела и если бы нетвердое понимание, что нужно найти своих, для того, чтобы просто выжить, то безразличными для него сейчас стали бы и эти свои. Тем более найдя их, он неминуемо и пусть на какое-то время потеряет Соню. Может лучше придумать другой вариант. Множество дорог, всё одно предоставит далекое, пока что утро. Тогда сказать ей об этом. Найти иную одежду, а после попытаться встретить совсем другую жизнь. Конечно, будет непросто, но появится шанс остаться с ней.
Перелесок утонул во мраке. Соня продрогла от холода.
— Придется разжечь костер — сказал Степан.
— Степан, а это не может быть опасным? — спросила его Соня.
— Конечно, опасно, но у нас с тобой нет другого выбора. Слишком уже холодные ночи.
На счастье обоих сушняка было в изобилии, и через полчаса перед ними горел небольшой костерок. Грел он неважно и, конечно, не сгодился бы для более холодного времени, но сейчас он действовал на них успокоительным блаженством. Степан несколько раз оглядывал на всё четыре стороны окружающую их местность. Он при всём желании не мог чего-то разглядеть, и очень хорошо понимал, что рассмотреть могут именно их, только понимание не очень сильно волновало его. Куда больше беспокоило желание обнять Соню за плечи. Обыденное дело в другой ситуации не давалось Степану, — и он садился возле неё, — затем снова вставал. Это повторилось несколько раз и, когда Степан в очередной раз уселся на поваленное дерево, — он произнёс.
— Соня попробуй поспать. Прямо возле костра — поспи немного.
Она ответила ему неожиданно.
— Степан обними меня.
Степан не поверил своим ушам — не хотел представить, что Соня может читать его мысли, а просто согласился. Его рука сначала легла робко, но через несколько минут ему казалось, что он обнимает Соню не первый раз, и они много раз сидели возле костра. Много раз их окружала прохладная ночь, чем-то чужая, чем-то по родному своя, но такая важная, что нельзя представить чего-то более драгоценного, ни сейчас, ни завтра, и даже через десять лет не должны измениться эти ощущения от того, что вряд ли судьба подарит столь волнующий, трепетный
— Мы ведь неслучайно встретились — томным голосом произнесла Соня, когда они оставили позади минуту первого поцелуя.
— Мне кажется, что сам господь бог привёл нас навстречу друг другу. Только он мог создать чудо нашей встречи.
Степан снова коснулся её горячих губ.
— Я точно знаю Степа, что это сам господь бог — прошептала Соня.
— Спасибо, ещё батюшке Павлу. Пусть земля ему будет пухом.
— Он здесь ни при чем.
— Как ни при чем? Но если ты хочешь, то пусть он будет ни при чем. Мне всё равно. Куда важнее, что я здесь, и ты рядом со мной. И теперь я тебя никуда не отпущу от себя — страстно повысив голос, произнёс Степан.
— Пути господни неисповедимы и не всегда, то, что кажется, нам священным является таковым — загадочно произнесла Соня.
— Всё равно, какая разница от этого. Мне главное, что ты рядом — продолжил твердить своё Степан.
Он говорил ровно то, о чём думал. Через какое-то время Соня уснула, прислонив голову к плечу Степана. Он сидел, подбрасывал веточки в их небольшой костерок. Пламя на какое-то время увеличивалось. Под ним догорая, отдавали тепло красные угольки. Соня действительно крепко заснула. Степан прекратил лишний раз двигаться. Она дышала ровно и чисто. Степан смотрел на её лицо освещенное отблесками язычков пламени. Он не заметил, как отключился сам…
* * *
Очнувшись Степан увидел неприятную обстановку собственной кухни, где над головой горела тусклая лампочка под абажуром из стеклянных лепестков. Было прохладно. Затекла правая рука, — и сейчас переменив позу, он чувствовал, как кровь возвращается в омертвевшую конечность. Левой рукой Степан потянулся за сигаретой, когда последняя оказалась у него во рту, он взял зажигалку. Один раз, чиркнув ей, он не добился от зажигалки огня, но тут же перед ним загорелся огонек, подожжённый от спички.
Степан прикурил, не поворачивая головы. Произнёс свой вопрос, сделав первую затяжку.
— Где она?
— Я тоже хотел бы это знать, но куда больше, я хотел бы знать кто она?
По голосу Резникова Степан понял, что тот находится далеко не в самом благодушном расположении духа. Сделав вторую, затем третью затяжку Степан наконец-то повернулся. В мгновение пробуждения он не почувствовал присутствия кого-либо рядом с собой, но сейчас удивлен был, только тем, что гостей было даже не двое, а трое.
— А господин следователь — протянул Степан с интонацией подтверждающей ожидаемое.
Калинин стоял возле печки с наслаждением затягивался папиросой. Рядом со Степаном сидел одетый в военную форму Выдыш, от него нестерпимо несло одеколоном, который перемешивался со свежим водочным выхлопом. Напротив находился Резников. У него был глубоко расстегнут ворот. Глаза блестели от выпитого. Щеки отливали синевой тщательного бритья, а в зубах торчала, в точь такая же папироса, как и у Калинина.