А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников
Шрифт:
— Где их вешали?
— В Петропавловской крепости.
— Вы были на этой человечественной церемонии, Андрей Андреевич?
— Нет, не был. Греч был. Церемония эта началась в 5 часов утра, и к 6–ти все было уже кончено. Потом этих несчастных положили в лодку, прикрыли чем–то, отвезли на один пустынный остров Невы — Голодай, где хоронятся самоубийцы, и там похоронили. Мы на этот островок ездили...
— Что же вы там нашли?
— Ничего, кроме кустов, — никаких следов могил, только тут какой–то солдатик шатался... Мы его расспрашивать не стали.
— Да, — повершил я нага разговор, — и бысть тогда же речено про царя Николая:
Недолго царствовал,
Сто семь в Сибирь сослал да пятерых повесил.
VIII
Первое знакомство с Сосницким. — Воспоминание о помощи Грибоедова Сосницкому лекарствами и его визитах в 1815 году. — Случай при чтении у Н. И. Хмельницкого "Горя от ума" ее автором. — "Липецкие воды". — Гостеприимство и товарищество Сосницкого.
Утром 3 мая (1858), часов около девяти, отправился я к Сосницкому, живущему неподалеку от меня – около Большого театра, на Екатерининском канале.
Через служанку подаю хозяину следующую записку: "Д. А. Смирнов, владимирский дворянин, племянник знаменитого Грибоедова, желает иметь честь познакомиться с И. И. Сосницким".
— Пожалуйте.
Почти у самых дверей передней встречает меня старик довольно высокого роста, седой, с живыми глазами и очень подвижными чертами лица.
Я рекомендуюсь. Он говорит обычное: "Очень рад с вами познакомиться", но говорит это как–то непринужденно и особенно свободно. Я сразу вижу, что с этим человеком тоже как–то свободно... Но, боже мой, что это за любопытный человек! Это — живой архив и русского театра, и даже, частью, русского общества.
— Вы знали, Иван Иванович, дядю моего лично?
— Грибоедова–то? Еще бы... Я вам скажу, что я был ему одно время очень обязан. Когда он вышел в отставку из военной службы (это было в 1815, кажется, году)[38], я был тогда молодым человеком, жил в казенном доме и заболел. Грибоедов посещал меня очень часто, привозил мне лекарства, и все на свой счет.
— Грибоедов был вообще очень доброго характера.
— Да, но он бывал иногда строптив и вообще резок. Хотите, я вам расскажу один случай, бывший у меня именно перед глазами?
— Сделайте милость.
— Это было в 1824 году. Грибоедов приехал в Петербург с первыми актами своей комедии, слух о которой уже ходил в народе. Раз встречается он у меня с известным комиком Хмельницким. Тот говорит: "Александр Сергеевич, познакомьте меня с вашей комедией, о ней говорят". Грибоедов согласился. "Приезжайте ко мне обедать, тогда и почитаем. Я соберу несколько человек общих добрых приятелей". Назначили день и час, и несколько человек собралось у Хмельницкого. Там были: Василий Каратыгин, Соц, я, другие, и в том числе некто Василий Михайлович Федоров, человек очень умный образованный, автор нескольких слезных и чувствительных драм, которые были когда–то во вкусе и духе своего времени и над которыми Федоров сам же смеялся первый, от души и очень остроумно. Грибоедов приехал, привез с собой свою рукопись, и так как ее переписывал какой–то канцелярский чиновник, почерком казенным, крупным, то рукопись была довольно толста. Грибоедов положил ее на стол в гостиной. Федоров подошел, взял в руки тетрадь да и говорит:
— Эге! Таки увесисто. Стоит моих драм.
—Я глупостей не пишу, — резко и с сердцем отвечал Грибоедов, видимо обидевшийся.
—Александр Сергеевич, я тут больше подшутил над собой, чем над вами, стало быть, больше обидел себя, а не вас.
—Да вы и не можете меня обидеть.
Резкость этого тона на всех нас, а особенно на хозяина, подействовала как–то неприятно. Мы старались, что называется, "сгладить" все это происшествие, — но не тут-то было: Грибоедов уперся, и в нем, видимо, оставалось неприязненное чувство к Федорову.
Когда мы отобедали, подали кофе, Хмельницкий обратился к Грибоедову со словами:
— Теперь, Александр Сергеевич, можно бы, кажется, начать чтение?
— Я не буду читать, пока этот господин будет здесь, — отвечал Грибоедов, указывая на Федорова.
Федоров, видимо, переконфузился.
— Александр Сергеевич, — сказал он, — я, ей–ей, не думал вас обидеть.
— Да и не можете, я вам это уже говорил.
— Но видимо, что слова мои вам неприятны.
— Приятного в них, точно, ничего нет.
— Если вам неприятно, то я прямо прошу у вас извинения.
— Не нужно. А читать при вас я не буду.
— Так, стало быть, мне остается только уйти, чтобы не лишать других удовольствия слышать ваше сочинение.
— И благоразумно сделаете.
Федоров ушел. Через час времени Грибоедов начал чтение. <...>
Сосницкий принял меня так просто, прямо и радушно, как я и выразить не могу.
— Пожалуйста, приходите ко мне запросто обедать; у меня простой русский стол, милости просим.
Разумеется, что я не отказался.
Я забыл вот что. Когда я проходил с хозяином ряд комнат (Сосницкий живет по-барски, как немногие в Петербурге), мне в одной комнате бросился прямо в глаза портрет М. С. Щепкина. "А, — подумал я, — это отлично хорошо рекомендует хозяина, как человека: стало быть, тут нет соперничества, а товарищество".
В среду — это будет 7 мая — пойду обедать к Сосницкому.
IX
Мнение автора о ценности записок по театру И. И. Сосницкого и М. С. Щепкина. — "Липецкие воды". — Печатная война из–за них. — Стихи Грибоедова по этому поводу. — Нападки М. Н. Загоскина на Грибоедова в "Северном наблюдателе". — "Лубочный театр". — Отказ печатать эти стихи и 1000 списков их. — Поездка автора к Сосницкому в Павловск 3 июня 1858 года. — Хлебосольство Сосницкого. – <...>
Несчастная и продолжительная болезнь моя мне, по всему, очень много напортила и напутала. Не успел я прочесть всего по Публичной библиотеке, хотя это все было бы, может быть, просто уже роскошью. Но главное — напортила и напутала она мне именно в отношении к Сосницкому, потому что мне удалось видеть этого чрезвычайно замечательного человека только два раза – при приезде да при отъезде моем. Сосницкий, как я очень справедливо написал как-то жене, живая летопись не только русского театра, но в некоторой, разумеется, степени и русского общества. Сколько поколений, сколько идей, стремлений, верований, наклонностей общественных, сколько замечательных людей прошло перед его глазами! Он и Щепкин — да это два сущие клада. Говорят, что Щепкин написал записки, но хочет, чтобы они были изданы после его смерти, а Сосницкий, верно, ничего не написал, потому что сам мне признавался, что ленив до крайности... Притом же жизнь артиста, даже в нашей смиренной верноподданнической России — жизнь по преимуществу свободная, веселая, живая, решительно антипатичная всему, что отзывается пером, терпеньем, кабинетным трудом. Когда этим господам писать? Им надо или играть, или гулять... Иапиши и издай свои записки Сосницкий — он бы решительно обогатился: эту любопытную книгу, которая как бы ни была плохо написана, но по своему общественному социальному характеру была бы гораздо любопытнее "Семейной хроники" иди "Первых годов Багрова-внука" Аксакова, раскупили бы нарасхват.