А. з.
Шрифт:
— Я не стучу.
Бузук почувствовал, как на лице стянуло кожу. Медленно повернул голову к двери и уставился на сидящего в углу Максима. Сглотнув ком в горле, так же медленно повернул голову к окну. Никого. Наверное, приснилось.
— Где это стучит?
— Вверху, — ответил Максим.
— На чердаке, что ли?
— Не похоже.
Подрагивающими руками Бузук вытащил из куртки спичечный коробок, чиркнул спичкой. Слабый огонёк выхватил из сумрака ноги Шнобеля. Висит чертяка, как и положено висеть висельнику.
Бузук поднял спичку к потолку. Ничего не заметив, начал опускать руку и остолбенел. На стене раскачивалась, подобно маятнику, тень Шнобеля. Отклоняясь вправо, дотягивалась до потолка — бумк ботинками о тесину. Совершала движение влево, достигала потолка — бумк.
Огонёк обжёг пальцы.
— Не могу больше. Не могу больше! — Вскочив с табурета, Бузук выбежал из избы, взглянул на растерзанное тело Жилы и уставился на закрытую дверцу чердака. — Дружок!
Максим спустился с крыльца. Проследив за взглядом зэка, щёлкнул языком.
— Кто её закрыл? — спросил Бузук и зыркнул по сторонам.
— Не знаю.
— Что за хрень здесь творится? Скажи правду, кто это всё делает?
— Не знаю, — повторил Максим.
— Чего ты добиваешься? Какую игру затеял?
Максим изогнул бровь:
— Я?
— Это какое-то шоу? Типа «Скрытая камера»? — Бузук крутнулся вокруг себя. — Не смейте надо мной насмехаться! Не смейте нас презирать! В тюрьме тоже сидят люди! Да, есть и нелюди, но таких мало. А вот людей с душой, с большим сердцем намного больше. Ведь попадая в тюрьму, человек нарушает всего одну или две божьи заповеди: «не убий» или «не укради». Ну а как же остальные заповеди? Почитай отца твоего и почитай мать твою, не прелюбодействуй… А как же другие грехи? Не жри в три горла, не ленись… Эти заповеди ежедневно нарушают вольные люди. Почему их не садят? А как же самый страшный грех — гордыня? Почему не дают пожизненные сроки гордецам? Почему вы выбрали нас, а не их?
Максим скривил губы:
— Не распинайся. Тебя никто не услышит.
Взял рюкзак. Хотел собрать лекарства, но они были запачканы кровью Жилы. Зато земля и трава чистая. Не испытывая ни страха, ни удивления, Максим сел спиной к кусту, лицом к избе.
Бузук указал на небо:
— Нас оттуда снимают? Да? — Расположился рядом с Максимом и проговорил возбуждённо: — Пойми, все мы люди, у каждого своя судьба. У кого-то она удалась. У кого-то она тяжёлая и непростая. Кто-то идёт по жизни с улыбкой, а кто-то страдает. Те, кому не повезло, с радостью поменялись бы местами с теми, кому всё легко даётся. И родители хорошие, и друзья правильные, и работа достойная, и все мечты сбываются. Думаешь, я просил бы хачика отдать мне розы, которые уже завяли, которые он всё равно выбросит… унижался бы перед ним, если бы мог отслюнявить сотку деревянных? Я бы с удовольствием поменялся местом с боровом, который при мне покупал охапку самых дорогих цветов. И ведь он брал их не больной маме, а какой-то банной девке с надутыми губами и деланными сиськами. Меня это заело! В итоге я на нары, а боров дальше шиковать. Ну да ладно, чего уж теперь. На всё воля божья.
— Оставь свои речи для суда, — произнёс Максим и низко опустил голову.
— В давние времена, когда преступников вели показательно по деревням, люди плевали в них, оскорбляли, кидали палки и камни. Но после того, как преступника осудили и отправили в тюрьму, эти же люди приносили ему еду и одежду. Потому что человек не должен страдать всю жизнь. Надо прощать людей, особенно тех, кто уже наказан.
Разглядывая свои ботинки, Максим напомнил Бузуку:
— Недавно ты говорил иначе.
— Я говорил о воровских законах, которые действуют в уголовном мире. Хирург предал нас — расплатился. Шнобель скрысятничал — расплатился. Гвоздя не назову крысой, он бы вернул фляжку с коньяком, но он тоже поступил не по понятиям и расплатился за это. Жила обозвал меня конченым уродом, хотя сам себя «опустил», когда пил и жрал после Шнобеля. Оскорбления прощать нельзя. А теперь внимание! Ты лгал нам всё время, но жив. Чувствуешь разницу? А всё потому, что ты из другого теста. Ты не один из нас и живёшь по людским понятиям, и должен отвечать по своим законам.
— А ты?
— Что я?
— Когда расплатишься?
Бузук скроил удивлённую гримасу:
— За что? За побег? За то, что прикончил братка? Знаешь, если сложить все мои отсидки, то получится, что я сижу почти тридцать лет. Ну подумаешь, ещё пяток накинут.
— А за паренька с ружьём сколько тебе дадут? — спросил Максим и прижал подбородок к груди.
— Мне-то за что? Я ничего не видел. Отошёл по нужде, прихожу, а его уже замочили. Я даже не знаю, кто его шлёпнул. Вот такие дела, дружок.
— Я тебе не дружок.
— Не дружок… Это даже хорошо. Знаешь, почему враги лучше друзей? Враги никогда не предают.
Максим поднял голову и направил взгляд на Бузука:
— Осень, солнечный день, лесная дорога. На обочине стоит машина. Пробило колесо. Водитель возится с запаской. Помнишь?
— А должен?
— Ты убил его. Потом изнасиловал его жену и тоже убил. Помнишь?
— Не было такого.
— Потом задушил их сына и вместе с родителями скинул в овраг. Помнишь?
— Не было такого.
— Я выжил.
Бузук достал из кармана пачку «Мальборо», сунул сигарету в рот. Пачку смял в кулаке:
— Ты что-то путаешь, дружок.
— Ты подвернул рукава, когда умывался. У тебя татуировка на запястье. Цифра.
Глядя перед собой, Бузук выбросил пачку, взял спички:
— Первая ходка за цветы.
— Издали мне показалось, что единица обмотана колючей проволокой. Сейчас я готов биться об заклад, что это не проволока, а шипы, как у розы. Покажешь татуировку?
Бузук закурил и выпустил струю дыма в небо.
Максим горько усмехнулся:
— Значит, шипы. Двадцать три года назад единица была ярче.
— Ты меня с кем-то спутал, — сказал Бузук и затянулся.
— У тебя на каждом пальце перстень. Двадцать три года назад перстень был один. Вот этот. — Максим указал на безымянный палец Бузука.
Чёрная линия делила прямоугольник по диагонали; в одной его части «треф», в другой — «пики».
— Он тоже был ярче, — добавил Максим. — Что он означает?