А. з.
Шрифт:
— Где убили твоих родителей? — спросил Бузук.
— Не знаю.
— Хоть в какой области?
— Не знаю.
Скривившись от боли, Бузук покусал губы:
— Сколько тебе было лет?
— Пять или шесть.
— И как такой малец сообразил, что над мамой надругались?
Максим посмотрел на Бузука с нескрываемой ненавистью. Не надо… не надо ворошить память. В голове прозвучал юношеский голос: «Мы же не зря сюда приехали? Ты всё вспомнил?» В какой момент рассудок заблокировал его детскую память? Когда он выбрался из-под отца и увидел его перерезанное горло и одежду, словно облитую томатным соком? Или когда лежал оглушённый ударом на лесной дороге и сквозь ресницы видел, как дёргается и скачет на маме лесное чудище? Или когда увидел её, лежащую рядом с отцом в овраге, с обнажёнными бёдрами в ссадинах и синяках?
Максим поднял ножик. Нажатием на кнопку выкинул клинок из рукоятки. Большим пальцем проверил, не затупилось ли лезвие.
— Я понял намного позже.
— Это не я, дружок. Ты с кем-то меня перепутал.
Перед внутренним взором возникла шипастая единица на запястье. Поигрывая на скулах желваками, Максим стиснул в кулаке рукоятку ножика и направился к крыльцу.
— Прошло немало времени, — никак не успокаивался Бузук. — Менты ничего не найдут и ничего не докажут! Это всё твои детские фантазии, сукин ты сын! Но, сука!.. Обвинения бросят тень на мою репутацию!
— Говоришь как заправский адвокат, — сказал Максим, поднимаясь по ступеням.
— Я «вор в законе» с огромным тюремным стажем! Ты понимаешь, что это значит?
— Двадцать три года назад ты не был «вором в законе», — вымолвил Максим и вошёл в избу.
— Это значит, мать твою, что всю свою воровскую жизнь я жил по понятиям! — надрывался Бузук. — Невозможно стать «авторитетом», если ты когда-то ставил баб на растяжку и убивал детей. Ты это понимаешь?
Максим подождал, когда глаза привыкнут к мягкому полумраку. Присмотрелся к верёвке, на которой висел Шнобель. Хотел передвинуть стол и с него дотянуться до шнура, который тугими кольцами обвивал потолочную балку, но ножки будто приклеились к половицам. Наверное, тот, кто сунул педофила в петлю, хотел так же поступить, чтобы выдать убийство за самоубийство, — не получилось.
С трудом забравшись на табурет, Максим перерезал верёвку возле висельного узла — тело с гулким стуком упало на пол. Затем встал на носки и дотянулся до балки. Шнобеля повесил Хрипатый. Он выше Жилы ростом, и руки длиннее.
Смотав шнур, Максим схватил Шнобеля за шкирку и выволок из избы.
— Ты меня с кем-то перепутал, — начал Бузук.
— Помолчи уже! — рявкнул Максим и двинулся между елями, отламывая пушистые раскидистые ветви.
Бузук наблюдал за ним исподлобья и только цедил воздух сквозь зубы. Бледное лицо отливало желтизной. Губы стали ещё белее. Потеря крови усугубляла проблемы с печенью. Или наоборот.
Обвязав еловые лапы верёвкой, Максим смастерил волокушу. Выудил из карманов Жилы и Шнобеля трусы, футболку и мобильный телефон Андрея. Спрятав вещи в рюкзак, снял с трупов куртки, разрезал на полосы, соединил их узлами, свил жгутом — получилась «упряжь». Собрал разбросанные на земле тубы с мазями и направился к колодцу. В первую очередь надо выполнить самую сложную задачу.
Приспособление для подъёма воды из колодезной шахты имело простейшую конструкцию. В боковых деревянных стойках просверлены отверстия, в них вставлены штыри, к которым прикреплено бревно, именуемое воротом. Вращение ворота осуществлялось при помощи изогнутого прута. Особо ломаться здесь нечему, однако рукоятку заклинило. Наверняка железо поржавело и начало шелушиться, пористый слой отвалился и забил дыры. Кроме этого, колодец древний, местами прогнил, местами рассохся, кое-где разбух.
Максим выдавил мази в отверстия с внутренней и наружной стороны стоек. Ведь что такое мазь? Лечебные вещества и жиры. Остриём ножика забил маслянистую смесь в щели и в ожидании, когда разбухшая древесина и ржавое железо станут более-менее податливыми, обошёл колодец.
Один конец верёвки, короткий, натянутый как струна, тонул в темноте шахты. Другой конец петлями устилал землю возле сруба. Поскольку ворот не поворачивался, Сява не стал привязывать шнур к креплению на бревне, а просто обмотал его кольцами.
Максим проверил, плотно ли обхватывают капроновые нити бревно, не заскользят ли при его движении. И принялся дёргать рукоятку. Шло время, задумка использовать мази в качестве смазки не приносила результата. Уже потеряв всякую надежду, Максим что есть мочи рванул прут и чуток сдвинул с места.
Он не помнил, чтобы когда-либо ему было так тяжело. Рукоятка вращалась медленно, забирая у Максима много сил. Штыри скрипели в отверстиях, стойки трещали и ходили ходуном, будто Гвоздь весил полтонны. Появилось опасение, что труп сейчас сорвётся на дно. Будучи ещё живым, уголовник мог неправильно обвязать себя и некрепко затянуть узел.
После каждого оборота бревна Максим наваливался на изогнутый прут грудью, переводил дух и вновь налегал на рукоятку, завывая от натуги.
Над кромкой колодца появилась обстриженная под ёжик макушка.
Ломая ногти и сдирая кожу на фалангах пальцев, Максим вытащил тело Гвоздя из шахты и рухнул рядом с ним. Мышцы свело судорогой, горло саднило, в ушах тарабанило сердце, в затылке пульсировала боль. Под спиной качалась земля. В небе кружились кроны деревьев. «Бублик» из дымки то расширялся, то сжимался.
Хрипло дыша, Максим притронулся к шее. Бинт пропитался кровью. Прискорбно…
Посмотрел на Гвоздя. Одежда мокрая, а где же грязь, в которой он якобы увяз? На голове отсутствовали раны от камней, сброшенных Сявой в колодец. Только на виске синюшная припухлость. Цели достиг всего один камень. Судьба-злодейка.
Хватаясь за выступы сруба, Максим встал. Так и не сумев побороть головокружение и тошноту, отрезал шнур от ворота. Затолкал моток в рюкзак и побрёл к избе.
Увидев его, Бузук насупил брови:
— Ты в порядке?
— В порядке, — солгал Максим. Хотелось лечь и умереть.
Впрягся в волокушу и пошёл обратно к колодцу, за трупом.
— Ты куда? — опешил Бузук. Его голос слился с гудением в ушах.
***
Путь до изгороди занимал несколько минут неторопливым шагом. Сейчас Максиму казалось, что он идёт целую вечность. Штакетник возник неожиданно. Максим решил, что это обман зрения. Лишь подойдя вплотную к ограде, почувствовал некое подобие радости: он справился.