А. з.
Шрифт:
— Дома.
— Гармонь готова? — спрашивает отец, снимая ботинки.
— Готова! — отвечает он и упирает кулаки в бока, изображая гармонь.
— Можно поиграть?
Он с радостным визгом летит на кухню.
Отец за ним:
— Куда понёс мою гармошку? — Ловит его и, повалив на пол, бегает пальцами по бокам, как по кнопкам на клавиатуре гармони.
Он крутится, вертится и хохочет до слёз, а отец поёт:
— Ты пляши, ты пляши, ты пляши, не дуйся. Если жалко сапоги, так возьми разуйся.
…«Данька, беги!» — вновь раздался в голове женский крик. А хоровод картинок всё кружил и кружил перед глазами…
— Чего сидишь? — спрашивает мама, расчёсывая волосы перед зеркалом. — Надевай колготки.
Он засовывает руки под мышки и упрямо поджимает губы:
— Не надену.
— Почему?
— Они бабские.
Мама откладывает расчёску и оборачивается:
— Это кто такое сказал?
— Митька из второго подъезда.
— А он не сказал, что надо поддевать под штаны, когда на улице мороз?
— Треники. Как у папы.
Мама роется в ящике трюмо, достаёт ножницы, поднимает с пола колготы и отрезает нижнюю следовую часть:
— Ну вот, теперь это треники. Даже лучше. В таких ходят взрослые мальчики. А в трениках, как у папы, ходят только папы.
…«Данька, беги!» Максим закусил рукав куртки и застонал…
— Не хочу уезжать, — бубнит он, закрывая заплаканное лицо ладошками.
Мама обнимает его за плечи:
— Ну перестань. Мы же всё обсудили. Папа нашёл новую работу…
— Я хочу остаться.
— С кем? У нас никого нет, малыш. Только ты, я и папа.
— Я буду жить у Митьки. Или у Сеньки. Тут мои друзья.
— С тобой поедет твой лучший друг, — говорит мама и усаживает ему на колени плюшевого мишку. — Ты же хотел ехать на машине долго-долго? Мы будем ехать долго-долго, далеко-далеко.
…Максим прижал руки к ушам и сильно зажмурился. Не видеть, не слышать. Не видеть, не слышать…
— Малыш, ты где? — доносится голос мамы.
— Я тута, на полянке. Мы с Плюхой на пеньке сидим. Иди к нам.
— Я бутерброды с колбасой делаю. Будешь?
— Буду.
— Скоро поедем, — подаёт голос папа. — Я уже заканчиваю.
— Хорошо. Мы чуток посидим. Тут так красиво!
Он смотрит вверх и улыбается. Небо синее-синее, солнце жёлтое-жёлтое. Вокруг деревья роняют листву. Трещат сороки. Пахнет ёлками, как в детском садике на новогоднем утреннике. Скоро Новый год, в новом городе, в новом доме, с новыми друзьями.
Он целует мишку в пластмассовый нос:
— Не обижайся. Ты мой самый лучший друг!
Солнце прячется за облаками. Свет тускнеет. Дует прохладный ветерок.
— Замёрз? — спрашивает он и засовывает Плюху под куртку. — Идём, я тебя покормлю.
Поднимается с пенька, идёт через поляну, ныряет под сень деревьев. Недовольно шуршат кусты. Еловые лапы цепляются за одежду, словно просят остаться. Осины встревоженно машут огненно-красными листьями. Лес редеет. Там, впереди, лесная дорога. На ней стоит «космич», так папа называет машину. У «космича» спустило колесо.
Под ногой хрустит ветка.
И вдруг как гром:
— Данька, беги!
Он замирает:
— Мама?
— Убегай!
…Максим перекатился на живот, вгрызся зубами в ржавый мох, чтобы не завыть. Он многие годы пытался узнать, кто его родители и почему они отдали его в детский дом. Теперь он получил ответы.
Все чувства заострились до боли. До боли раскалились нервы. Телесная боль отступила на задний план. Жжение в колене, жар в затылке, резь в глазах, гул в ушах, тошнота — это мелочи по сравнению с тяжёлыми воспоминаниями, которые обрели место в памяти, смешались с кровью и наполнили страданием каждую клеточку его существа.
Максим поднялся. Как в детстве, ладонью вытер мокрые от слёз щёки. Очистил волосы и одежду от клочьев лишайника, за который он схватился, когда падал. Поправил на колене повязку и побрёл через заросли ракитовых кустов.
Хирург лежал возле одинокой сосны. Лицом в пожухлую траву, руки широко раскинуты, будто он хотел напоследок обнять земной шар.
— Ценой своей жизни ты спас мою жизнь, — вымолвил Максим. — Зря, конечно. Но всё равно спасибо. — Помедлив, стиснул холодные пальцы Хирурга. — Нет, не зря. Ты совершил настоящий человеческий поступок. Надеюсь, на том свете тебе зачтётся, и ты встретишься с женой и сыном. Не обещаю, но я постараюсь, чтобы твоё тело предали земле.
Покивал своим мыслям и пошёл дальше, с трудом сгибая травмированное колено.
Ракитник сменился зарослями бузины. Максим оглянулся на сосну, посмотрел вперёд и направил шаги левее, к поросшему папоротниками бугру. Если предположение верно, если не подвела интуиция, то Хрипатый стрелял оттуда.
Чем ближе становился пригорок, тем отчётливее слышались хрипы. Максим шёл не таясь. Он не переживал, что производит много шума, наступая на сухие ветки, ломая побеги кустов. Самое страшное, что могло произойти с ним, уже свершилось много лет назад.
Вбивая носки ботинок в рыхлый склон и помогая себе руками, он взобрался на возвышенность и сразу наткнулся на Хрипатого. В отличие от Хирурга, немой уголовник лежал на спине. Взгляд направлен в небо. Покрасневшее лицо словно припылено пеплом. Брови будто опалили горящей спичкой. Во лбу маленькое круглое отверстие с рваными и обожжёнными краями. На левой кисти оторваны два пальца.
Желая убедиться в правильности своей догадки, Максим раздвинул стебли папоротника. Там валялось ружьё с раскуроченным стволом. Так и есть — в патроннике произошёл разрыв патрона, пороховые газы опалили Хрипатому лицо, одна дробина угодила в лоб. Олег не использовал самодельные патроны и следил за оружием. Причиной разрыва могла стать попавшая в ствол грязь. Солома! Её полно на чердаке избы.