А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9
Шрифт:
– Ни черта не получается, - сказал он наконец.
– Я так обрадовался сегодня этому мальчишке. Вы не видите, Робби, и, наверное, не можете этого видеть, но я-то знаю точно: мальчишка - экстра-класс, он всех нас за пояс заткнет, дайте только срок. Он - УЧИТЕЛЬ!
Я внимал ему с самым (надеюсь) почтительным видом. Он, разумеется, верил тому, что сам говорил. Но я-то знал, что это само по себе ничего еще не значит. Просто очередной приступ оптимизма. У нас бывали и раньше приступы оптимизма. Как правило, они у нас кончаются приступами угольно-черного пессимизма.
– Не верите...
– сказал он осуждающе.
– Ладно. Дело ваше. Я не о том. Я вот о чем. Он - учитель, и ему не нужны никакие опекуны. Но я почему-то вдруг подумал: ну, а если бы опекун понадобился? Если бы нужен был позарез! Сегодня. Сейчас. Где нам его взять? Из кого выбрать? А? Не знаете? И я не знаю...
– Он ткнул окурком в блюдечко - с ненавистью, словно это был глаз заклятого врага.
– Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы - остановились. Вы стоите. В позе. Или - лежите. Вы сделались отвратительно самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ - даже самые недовольные из вас...
Он попытался снова закурить, но тут уж я был начеку. Он отдал коробку сигарет без сопротивления, даже не заметив.
– Богдан? Любимчик, да, не спорю - любимчик. Благоносец. Кладезь добра... Где он теперь - этот наш кладезь добра? Коралловый аспид! Гадюка рогатая. Подойти страшно. Я боюсь с ним разговаривать при встрече, вы можете себе это представить?
– У него сейчас уже есть опекуемый, - напомнил я на всякий случай, но он меня не слушал,
– Кладезь добра... Боже, во что вы все превратились! А Тенгиз? "Бороться со злом, видите ли, все равно, что бороться с клопами поодиночке: противно, нетрудно и абсолютно бесполезно". И поэтому не надо больше бороться со злом, а давайте лучше таскаться по бабам или устраивать эстрадные представления для новороссов... Юра Костомаров честно и бездарно зарабатывает на хлеб насущный, Полиграф наш Полиграфыч... Андрей Страхоборец - старик. В пятьдесят лет он - старик! Что с ним будет через сто? Через двести? Руины? И ведь это все - драбанты, спецназ, старая гвардия! Деды! А молодые ни к черту не годятся, потому что ничего пока не умеют. Они, знай себе, галдят: "Дай, дай!.." О проклятая свинья жизни!..
– Вы еще Вадима забыли, - сказал я.
– Resulting Force.
– Вот именно. Резалтинг Форс. Только почему вы решили, что я его забыл?
– Мне так показалось.
– Я никого не забыл, - он явно не хотел говорить о Вадиме.
– Я помню вас всех. Я вас во сне вижу, если хотите знать. Что же, по-вашему, я не понимаю, что вот вы, лично вы, Роберт Валентинович Пачулин, лорд Винчестер, попросту гниете здесь, при мне, на тепленьком местечке, без доступа воздуха? И я знаю, кто в этом виноват!
– Проклятая свинья жизни.
Он посмотрел на меня, высокомерно задрав безволосые брови.
– Вы полагаете, я неправ?
Я пожал плечами и занялся кофейной посудой.
Конечно же, он был прав. Как и всегда. Я мог
– Но, сэнсей, - сказал я.
– Ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о'кей... Разве не этого вы хотели?
Он ответил мгновенно:
– Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни... Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу?
– Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу.
– Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы - уж пожалуйста - сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!
Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких "прелюбопытнейших поворотов", естественно, я в этом диалоге не обнаружил если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился "гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский". При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет "стрёмно" (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).
В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.
– Он разлагается. На диване. Тебе срочно?
– Да нет... Не обязательно.
Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз "не обязательно", и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)
– Ты как, вообще?
– спросил я на всякий случай.
– Никак. Ты придешь?
– Куда?
– К Тенгизу.
– Когда?
– Завтра, к семи. Все собираются.
– Первый раз слышу.
– Тебе что, Тенгиз не звонил?
– Нет.
– Ну, значит, позвонит еще, - равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.
Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что "завтра... у меня... в девятнадцать. Сможешь?".
– А в чем дело?
– спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.
– Надо.
– Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?
– Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.
– Ладно, - сказал я без всякого энтузиазма.
– Надо - значит, надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?
– А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос!..
– А других, по-моему, не бывает, - сказал я, глядя на экран монитора.
– Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка.
(На экране у меня было: "-Чем мои руки похожи на руки бога?