А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9
Шрифт:
– ...Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?
– Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны...
– Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?
– Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. "Скажите, девушки, подружке вашей..."
Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно
– Ну и ну, - сказала она и опустилась на ближайший стул.
Андрей произнес с недурным французским прононсом:
– Monsieur Christoforoff va s'animaliser.
Кто понял - промолчал, кто не понял - тем более. А Вельзевул осведомился деловито:
– Уложили?
– Там с ним Матвей...
– ответила Маришка невпопад.
– Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
– Нет, - сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
– Извини меня, конечно, но почему?
– спросила Маришка беспомощно. Это же сейчас - совершенно очевидно - твой клиент.
– Я предпочел бы не давать объяснений, - сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.
– Что ты выяснил?
– спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца.
– Ты узнал что-нибудь?
– Да. Я узнал, что Аятолла - замечательная личность, и что у него есть два слабых места.
– Целых два?
– сказал Юра-Полиграф.
– Да он у нас просто слабак!
– Первое - он любит жену. Второе - он любит сына.
– О боже!
– сказала Маришка нервно.
– Сын маленький?
– осведомился Юра.
– Да. Десять лет.
Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.
– Это не для нас, - сказала она наконец решительно.
– Но он-то этого не знает, - возразил Страхоборец.
– И думать на эту тему не хочу, - сказала Мариша.
– И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.
– "Гордость составляет отличительную черту ее физиономии", - произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.
– Хорошо, хорошо, - сказала ему Мариша нетерпеливо.
– Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.
– Ну, вот что, золотко мое, - сказал Тенгиз, глядя ей в лицо.
– Либо мы тут будем обливаться соплями, блин...
– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!
– Ты скажи это Димке...
– мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.
– Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.
Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, - подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил
– Подобраться к нему вплотную можно?
– Можно, - сказал Тенгиз.
– Так за чем же дело стало?
Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.
– Слишком уж легко к нему подобраться, - сказал наконец Тенгиз медленно.
– Мне это не понравилось.
– То есть?
– Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно - легкость эта... эта вседозволенность... там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.
Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.
– Слава тебе господи, - сказал он.
– Задрыхнул наконец... Ну, что вы тут без меня решили?
– У него есть еще одна слабость, - сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос.
– Он страдает арахнофобией.
– Это еще что за зверь такой?
– осведомился Юра.
– Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.
– О! Это интересно!
– оживился Вельзевул.
– И сильно боится?
– Было сказано: до смерти. Как ребенок.
– Отдайте его мне!
– сказал Вельзевул радостно.
– Где он живет? Адрес?
– Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.
– Ничего! Тенгиз проведет.
– Хрена, - сказал Тенгиз.
– Царский Дом, знаешь, - там все на автоматике...
– Ну, нет, и не надо, - легко согласился Костя.
– Чего мне там у него в квартире делать, в конце-то концов? И так прекрасно обойдусь.
Все смотрели на него с ожиданием, а он сиял и радовался, даже на стуле подскакивал от удовольствия - он уже понял решение, Дуремар заполошный, да и не так уж трудно было сообразить, что именно он задумал, только выглядел этот его замысел дураковато и несерьезно на фоне сложившихся обстоятельств - инфантильно и легкомысленно, как и все Вельзевуловы замыслы. Потом он вдруг перестал сиять, сморщился, отчаянно чихнул в торопливо сложенные ладони и тотчас же, под грозным взглядом Маришки, полез в карман за марлевой повязкой.
– Накаркал ты мне, Вова, - гнусаво сказал он, укоризненно моргая слезящимися глазами.
– Опекуемый хренов, куда только твой опекун смотрит...
Богдан сказал:
– Опекун все-таки хотел бы окончательно понять, о чем здесь у нас идет речь. Мы же знаем Димку сто лет. Он же выдумщик, артист, почему я должен ему верить?
– Ну, знаешь!
– сказал Матвей, ошеломленный и возмущенный одновременно.
– Нет уж, позволь! В прошлом году он устроил нам спектакль по поводу падения дойчемарки. В позапрошлом году мы все, как идиоты...