Аальхарнская трилогия. Трилогия
Шрифт:
Доброта… Какой, интересно, доброты она захотела от изувера и убийцы на государевой службе? Дурочка… Таких, как Дина, шеф-инквизитор Торн ненавидит люто и бесконечно. Она прекрасно помнила, как он смотрел на нее тем поздним вечером в безымянной гостинице — холодно и яростно. Будь у него топор — разрубил бы ей голову, не задумываясь… Незачем обольщаться, незачем. Сегодня он укладывает ее в постель и предоставляет отличное алиби, а завтра обведет кругом Заступника и отправит на костер во имя спасения души от ереси ведьмовства. Просто потому, что ему так захочется.
Ей захотелось вымыться. Стереть жесткой мочалкой
«Вообще-то он спас тебе жизнь, и не один раз, — внутренний голос вмешался в ее неистово бурлящий поток мыслей. Дина почувствовала, как у нее горят щеки. — Если бы не он, то ты бы сейчас была на дыбе в допросной — государь не будет хранить куклу, что покорно сыграла свою роль. Будь благодарна».
Дина отодвинула тарелку с нетронутой едой и встала.
— Упакуйте мой обед, — холодно приказала она почтарю. — Я отправляюсь немедленно.
Однако ей не удалось миновать места казни.
Дорога, по которой двинулась карета Дины, проходила мимо маленькой площади Лопушек, на которой в обычное время проходили народные гуляния и объявлялись указы государя и распоряжения владетельных сеньоров, а сейчас стоял позорный столб с вязанками хвороста у основания. Народу было много, и почти все хмельные; люди пели и кричали, предвкушая казнь. Среди радостной толпы Дина заметила немолодого инквизитора в старом тонком плаще, который держал в руках послание Заступника. Его присутствие было необычным: как правило, у инквизиции хватало забот помимо поездок в захолустье, и добрые поселяне при случаях колдовства либо брали дело в свои руки, возглавляемые местным священником, либо связывали ведьму и отправляли ее в столицу.
А затем из крохотной церквушки вытолкали ведьму, и Дина ахнула: та была практически точной копией ее самой. Такие же рыжие кудри, хрупкая фигурка, бледная кожа, а главное — огромные глаза, распахнутые от ужаса. Кто-то толкнул ее в спину, и она свалилась в грязь; Дина зажмурилась и опустила голову, не желая смотреть на собственную смерть.
— Заступник милосердный и всепрощающий, — зашептала она, — помоги…
Ей хотелось, чтобы карета как можно скорее миновала площадь, однако кучер не разделял этого желания, и лошади едва шли, а в конце концов вообще встали. Дина стукнула в стенку, призывая кучера ехать дальше, но он сделал вид, что не расслышал — очень уж шумела толпа.
После пыток и побоев ведьма едва могла передвигаться и то и дело падала на землю, но кто-нибудь из добрых соседей обязательно ставил ее на ноги и придавал пинками нужное направление. В конце концов инквизитор выступил вперед, крепко взял девушку за предплечье и повел к столбу, что-то приговаривая — его слова не были различимы среди людского говора, но ведьма слушала его и шевелила губами, произнося ответ. Наверняка уговаривал отречься от сил зла и со спокойствием принять огненное очищение, чтобы невинной предстать перед судом Заступника.
«Я не могу этого видеть, — думала Дина, забившись в угол. — Не могу…»
Однако картина происходящего всплывала перед ее взглядом с безжалостной четкостью. И к костру волоком вели уже не жалкую деревенскую девчонку, а ее саму, да и костер ожидал Дину не в крохотных Лопушках, а на столичной площади. А вместо седого инквизитора за руку Дину держал Шани. Он был на несколько лет моложе, и в его взгляде Дина прочла сочувствие
Ее охватил ужас. Дину окружали людские вопли, и она не могла понять, звучат ли они в ее не в меру пылком воображении, или доносятся с улицы: жители Лопушек искренне радовались поимке и казни мерзкой колдуньи.
— Желаешь ли ты умереть дочерью Заступника, пусть и заблудшей, или же останешься отступницей? — спросил Шани. Дина кивнула и заплакала. Шани обвел ее кругом Заступника и глухо начал читать молитву.
В конце концов, кучеру вспомнилось, что к вечеру он должен быть на Сирых равнинах, и за опоздание хозяин с него семь шкур спустит. С нескрываемым сожалением он хлестнул лошадок, и карета двинулась в путь. Когда Дина окончательно выплакалась и, всхлипывая, вынула из дорожного сундучка зеркальце, чтобы привести себя в порядок, они уже выехали на безлюдный тракт — теперь до поселка возле котлована не планировалось никаких остановок, и столб с сожженной ведьмой остался далеко позади. Ей хотелось думать, что его не было вовсе.
«Вот в Подгузках был намедни случай. Провожал парнишка свою дивчину с вечорки — глядь! Что такое? Бегает вокруг них здоровенная бурая свинья. Парень подумал: надо же, у кого-то хрюшка в сарае подрыла землю да и сбежала, а потом смотрит: не простая это хрюшка! Глаза у нее злым красным огнем так и пылают, а изо рта клыки торчат такие, что не свинье-лупоглазке, а старому медоеду впору».
Соседки Дины по родительскому дому, лохматые белобрысые близняшки Альвы, обожали травить байки про злые дела ведьм и колдунов. Надо сказать, это у них прекрасно получалось. Альва-младшая всегда умудрялась корчить настолько жуткие рожи и так протягивала к слушателям руки со скрюченными пальцами, что чудилось, будто ведьма или неупокоенный мертвец вот-вот выпрыгнут из темного угла.
«А парнишка не будь дурак, ухватил свою палку поудобнее и так свинью огрел, что она взвыла от боли человеческим голосом и бросилась бежать. Парнишка дивчину проводил до дому да и спать пошел. А наутро прибегает мать от соседки и рассказывает, что бабка той дивчины слегла в постель да хворает: дескать, шла она вечером домой от товарки, так напал на нее кто-то, да всю дубиной исколотил. Так и узнал парнишка наш, что это была никакая не свинья, а ведьма окаянная».
Слушатели дрожали, и было им жутко и весело.
«Это что, — говорила Альва-старшая совершенно серьезным взрослым голосом, поправляя пухлыми пальчиками расшитый передник. — Слыхали вы, что случилось на соседней улице перед прошлым Заступниковым Рождением? Всем известно, что это за время. Накануне святого праздника верные слуги Змеедушца ходят по земле да сторожат, как бы кого натолкнуть на грех. Вот и приключилось так, что решила белошвейка Заза принарядиться для такого важного дня. Посчитала она собранные монетки и поняла, что никак не купить ей хороших нарядов. А в ту пору как раз умерла жена богатого законоведа и лежала в гробу, в церкви святого Игнатия. Вот и подумала белошвейка Заза: „Возьму-ка я с мертвой платье, расшитое каменьями да кружевами. Ей все равно без надобности, а я на празднике покрасуюсь да парням в красивом виде и покажусь“. Дурное дело не ленивое, побежала белошвейка в церковь, а того не знала, что покойница была заклятая колдунья».