АББА или Чай с молоком

Воробей Вера и Марина

– Пора, – сказал Витамин.

Только теперь Марина заметила, что он был с приятелем, – наверное, он отходил, а потом вернулся. Марина никогда его не видела. На вид им обоим было лет по шестнадцать.

«А он ничего, – подумала Марина и спохватилась: – Кто – ничего? Этот монстр? Какое нелепое прозвище – Витамин».

– Марина, ты забыла кошелек.

Уже смеркалось, когда девочки вышли из метро.

По дороге домой они снова говорили о Коле. Теперь Марине казалось, она вспомнила, что значит – любить, потому что она много раз была влюблена,

просто это быстро проходило.

– А по-настоящему, – сказала Марина, – только один раз.

– Это когда?

– Давно.

– Я его знаю? – спросила Юля.

– Нет.

– А почему я никогда об этом не слышала?

– Не знаю почему. Сначала я боялась, что ты будешь смеяться, а потом я об этом забыла. – А почему я должна смеяться?

– Потому что он намного старше.

– Намного – это как?

– Десять, двадцать... На тридцать лет.

– И что в этом смешного? – спросила Юля.

– Наверное, ничего.

Юрий Петрович был директором НИИ, где работал Евгений Николаевич, но это не мешало их дружбе. В детстве они жили в одном дворе, и их родители тоже дружили. Петрович – так называл его папа. Это была старая дружба, проверенная временем, выдержанная, как хорошее вино.

Когда Марина была маленькой, Петрович приходил к ним каждую субботу, и всякий раз она ждала этого дня, как ждут дня рождения или Нового года. «Дядя Юра пришел!» – кричала Марина и бежала в коридор, чтобы встретить его первой. Когда ей было десять лет, Петровича назначили директором – и Марина им гордилась. Три года назад Петрович женился и теперь приходил реже. Его жена, тетя Люся, Марине сразу не понравилась.

Тетя Люся, пышная брюнетка, пахнущая французскими духами и громкая, как сто барабанов, работала в художественном салоне и много говорила о картинах. Марина любила картины, но от этих разговоров у нее болела голова и она хотела спать.

С годами Марина стала замечать, что с появлением в их доме Петровича она вдруг теряется и страшно глупеет. Наверное, в его глазах она выглядела смешной – так ей казалось. Когда он приходил, ей хотелось умереть – только бы он не видел, какая она дура. Что касается Петровича, его сердце переполняла нежность: своих детей у него не было, и его привязанность к Марине, которую он знал с первых дней ее жизни, доходила до страсти. Он целовал ее при встрече, дарил ей подарки и обращался с ней, как с маленькой, то есть любил. Но как раз это было хуже всего. «Я уже не ребенок, – хотела сказать она. – Я тебя люблю!» Но вместо этого она говорила: «3драсти, дядя Юра. Как дела, дядя Юра?» И улыбалась. И краснела.

– А сейчас? – спросила Юля.

– Что сейчас?

– Сейчас ты его любишь?

– Не знаю, – сказала Марина и, подумав, добавила: – Иногда.

– Это как?

– Когда вижу – люблю. И потом еще три дня люблю. И еще неделю. Но это быстро проходит. А лотом снова вижу – и снова люблю.

– А говорила...

– Теперь это все равно.

– Почему?

– Я же говорю: это папин друг.

– Разве вы не будете

встречаться?

– С папой? Наверное, будем.

– Ну вот, придешь к нему – и увидитесь.

– Приду куда? – спросила Марина. – К Кошке домой?

– Да, неприятно, – согласилась Юля.

Они вошли в подъезд и вместе поднялись на второй этаж. Марина вызвала лифт.

– Даже не могу себе представить, – грустно сказала она, – приду домой, а его там нет.

У нее был потерянный и несчастный вид. Марина развела руками, как тот старик у телефонной будки, и тихо сказала:

– Нет.

Юля молчала. Она не могла ей помочь. Никак.

– Нет папы, – сказала Марина.

И заплакала.

19

Мама так часто плакала, что оставаться дома было невозможно. Генриетта Амаровна тоже плакала и говорила:

– Так я и знала. Так и знала! Как в воду глядела! Марина позвонила Юле.

– Сегодня идем на американские горки, – сказала та.

– Зачем? – не поняла Марина.

– Помогает, – объяснила Юля. – Адреналин!

Смысл этого загадочного слова был Марине не вполне ясен, но она поняла главное: это помогает. – Глупо, – сказала мама: – Это самоубийство.

– Мама, пожалуйста. Не тут же сидеть: бабушка плачет, ты плачешь. А этот халат? А тапочки? Так же можно с ума сойти!

– А деньги? – грустно сказала Елена Викторовна. – У меня сотрудница, Мария Сергеевна, дочку замуж выдает: мы собрали, кто сколько мог. В долг, конечно. А до получки еще десять дней.

Елена Викторовна вышла в коридор и достала из сумочки кошелек. Но Марина ее остановила: – Не надо. У меня есть.

– Есть?

– Папа дал.

Елена Викторовна подняла на Марину грустные заплаканные глаза.

– Раньше, – объяснила Марина. – Ну, я пойду?

– Иди.

– Мам, – сказала Марина, когда она была уже на лестнице. – Знаешь, как я тебя люблю?

– Как? – улыбнулась Елена Викторовна.

– Больше всего на свете!

Начинать нужно с малого. Самые маленькие американские горки были на ВДНХ – и они отправились туда.

Была суббота, но утром народа в парке оказалось немного.

– Может, лучше на колесе? – осторожно спросила Марина. – Вон оно какое огромное. Разве не страшно?

– Страшно, – деловито сказала Юля, – но не так. Горки – лучше.

Вот так же, наверное, говорил Александр Иванович, совершая утренний обход: «А почему норваск не принимаем? И что за упрямый народ! Надо норваск принимать. А витамины тут ни при чем. Как дети, честное слово».

– Негр, – сказала Марина.

– Что негр? – не поняла Юля.

– Там негр работает. Вон он, у входа.

– И что?

– Не знаю. Плохая примета.

– Во-первых, – сказала Юля и по крутила пальцем у виска, – такой приметы нет. А во– вторых, Я бы, тебе не советовала называть его негром, потому что он как представитель афро-негроидной расы может обидеться. Марина, это мавр!