'Абицелла'
Шрифт:
Приняв решение, он успокоился. Но время от времени в его теле возникала дрожь. Тогда он разражался проклятьями, не в силах справиться с яростью, охватывающей его при мысли о трагической беспечности, с какой включил он утром телевизор, дав возможность Хогану применить свой злодейский излучатель, испортивший всю аппаратуру. Подумать только, искажены всего две буквы, две какие-то жалкие буквы, а из-за них угроза нависла над планетой!
И хотя хватало воли подавлять в себе приступы бесцельного отчаянья, нервы были настолько перенапряжены, что даже легкий щелчок, произведенный
Транспортер выкатил на столик поднос со стаканом апельсинового сока. Тут же лежала на блюдечке зеленая таблетка, запечатанная в целлофан.
– Выпейте, сэр, это успокаивающее, - послышался голос мисс Гримбл.
– А с чего вы взяли, что мне нужно успокоиться?
– вскинулся Кинг.
– Сэр, ведь я работаю у вас пятнадцать лет.
– Спасибо, мисс Гримбл, - тихо сказал Кинг.
Он выпил сок, а таблетку швырнул в окно, оставив, однако, оболочку на подносе, чтобы мисс Гримбл подумала, что лекарство пошло по назначению.
В комнате стемнело, и автомат включил освещение.
– Уже вечер, мисс Гримбл, в вы так никуда и не пошли, - сказал Кинг.
– А куда идти?
– откликнулась старушка.
– Да и не люблю я.
– И, помолчав, добавила: - Так же, как и вы.
– Ну, я-то другое дело.
– Совершенно верно. У вас мысли, поэтому вам никто не нужен. А я... Я привыкла одна.
Кинг посмотрел на экран - в обычной своей позе, чуть-чуть подавшись вперед, старушка сидела перед маленьким телевизором, хотя могла бы смотреть свои вечерние программы на большом экране. Но тогда пришлось бы отключить канал Кинга, а она понимала, что нужна ему сейчас.
– А как получилось, что вы остались одна, мисс Гримбл?
– спросил Кинг.
– Неужели непонятно, сэр?
– ответила старушка, не повернув головы.
– Я некрасива.
– Простите, - пробормотал Кинг.
– Я сам не знаю, что говорю.
Он хотел сказать мисс Гримбл что-нибудь хорошее, а получилось, что обидел ее. Но сама мисс Гримбл отнеслась к его словам гораздо спокойней.
– Пустяки, - сказала она, верно истолковав молчание Кинга.
– Я давно привыкла. И в молодости тоже не роптала. Такой уж выпал мне жребий.
– Но это же несправедливо - лишать человека семьи из-за формы его лица, - возразил Кинг.
– Значит, богу угодно, чтобы люди были красивыми.
– Причем здесь бог!
– Кинг начал злиться.
– Это все проклятая Природа.
– У каждого свой бог, сэр. У меня всевышний, у вас Природа.
Ничто так не раздражало Кинга в людях, как эта покорность.
– Пусть так, - сказал он.
– Всевышний или Природа, все равно. Я говорю о реальной силе, которая довлеет над нами, подчиняя своим прихотям все наши поступки! Это она устроила мир таким, что в нем счастливы лишь те, кто может принести здоровое и полноценное потомство.
– На то воля всевышнего, - отозвалась мисс Гримбл.
– Да что вы заладили одно и то же!
– сказал Кинг с досадой.
– Человек не должен склонять головы перед кем бы то ни было. Природа превратила Землю в селекционную ферму по выведению высокопродуктивного человеческого скота, и мы покорно шепчем: "На то воля всевышнего!"
Мисс Гримбл повернулась к телекамере и укоризненно покачала головой.
– Грех говорить так о людях, сэр!
– А я не могу иначе!
– крикнул Кинг.
– Человечество - это стадо баранов, покорно бредущее туда, куда их гонят. Пройдут века, люди распространятся по всей Вселенной, но что изменится? И голод и несправедливости останутся. Потому что так угодно Ее Величеству Природе.
– Сэр, не волнуйтесь, вам вредно, - сказала мисс Гримбл, посмотрев на свой экран.
– Я пришлю вам еще одну таблетку.
– К черту!
– Кинг вскочил с кресла.
– Это позор! Мне не хочется жить, когда вспомню, что отличаюсь от мухи только тем, что благодаря способности мыслить лучше приспособлен к безграничному размножению! Боже, получить такой мыслительный аппарат только для того, чтобы лучше плодиться.
– Я перестала вас понимать, сэр, - заявила на это мисс Гримбл.
– Лучше я позвоню в межконтинентальную связь и напомню об Антарктиде.
– Оставьте!
– Кинг подошел вплотную к телекамере, как наклоняются к собеседнику, желая втолковать ему то, что он отказывается понять.
– Лучше послушайте меня. Вот Рони - гигантский ум, но, в сущности, он та же муха...
– Простите, сэр, - перебила его мисс Гримбл, - но у меня разболелась голова.
Кинг бросил гневный взгляд на экран, он не привык, чтобы с ним обходились столь небрежно, но вместо мисс Гримбл увидел на нем себя. Старушка отключилась, замкнув канал Кинга на его же телекамеру.
– Вот!
– саркастически сказал Кинг.
– Она не понимает и отключилась. Точно так же отключился Рот, хотя он не экономка, а философ. Природа позаботилась и об этом: как только дело касается запретных тем, люди отключаются автоматически. Хулить человечество - грех, отключись! Не любить свое дитя - грех, отключись! А подчинять свою жизнь воспитанию Будущих производителей, это заслуга?! Надежно устроено, не пробьешь!
В запасе у него оставалось еще много гневных слов, когда на экране он снова увидел удивительно знакомую фигуру в позе гневного оратора.
– Неужели это я?
– тихо сказал Кинг.
Фигурка на экране стала обмякать, рука опустилась. Лишь седой хохолок, украшавший его голову, задорно торчал над пустынной поверхностью вместилища мыслей, которым всегда так гордился его обладатель. Прядка волос имела правильные очертания вопросительного знака. Зачем? Для чего? Для чего эта голова с мощным лбом, если порождаемые ею мысли превращаются в жалкие порции звуковой энергии, годные лишь на то, чтобы сотрясать воздух в объеме комнаты? Бесцельная пальба, ненужное громыханье - вот что представляют на деле его гневные проповеди. Но они не стали бы ценнее, если бы даже удалось довести их до слуха людей. Забилось бы чаще хоть одно сердце? Разве раскрылись бы шире хоть чьи-то глаза, и человек увидел бы себя в истинном обличье?